— Вряд ли здесь установлены набивные плиты, — рассуждает доктор, — скорее бимсы уложены!
И повернувшись вполоборота к стоящему позади него, добавляет: «Толстенные кряжи» я бы так их назвал. Так как эту шутку большинство ее слышавших не понимают, доктор на долгое время получает славу остряка. Он безмолвно ждет, когда ему наполнят тарелку и также направляется внутрь поместья. За несколько шагов перед входной дверью он останавливается и отклоняет голову назад, чтобы лучше разглядеть всю переднюю часть здания, а затем качает головой: Маскировочная раскраска ему вовсе не по вкусу. В саду подсаживаюсь к грубосколоченному столу, где уже разместились четыре офицера, на который подавальщики сразу ставят поднос с коктейлями. За столом сидят командир зенитной артбригады, два офицера-подводника и серебрянопогонник. Коктейли оставляют меня равнодушным, взамен хватаю бокал свеженацеженного пива, и, сделав большой глоток, тихо откидываюсь назад и прислушиваюсь к разговору.
— Такие вот длительные застолья, все же вредны для народного здоровья!
— Возьмите-ка лучше вот этот кусок, он прекрасно прожарился…
— Еще картофельного салата?
— Да, только побольше: если гулять так на всю катушку!
— «Если гулять, то на всю ка…» — так и помер мужик! Что тут скажешь? Это была его единственная рифма…
— Я не совсем понимаю…
— Последние слова — точно! — ха-ха-ха… Один мужик сказал на своем расстреле, дальше он не успел. Только и молвил: «Если уж гулять, то на всю ка…»
Молоденький обер-лейтенант, которому серебрянопогонник адресовал эти слова, смотрит, открыв рот в смятении на него, в перекошенное от смеха лицо своего визави. Я тоже пристально вглядываюсь в этого человека — и его знаки различия. И тут меня словно током пронзает, да это же, прямо напротив меня: Кригсгерихтсрат! Такой персонаж мне еще не встречался. Водянистые глазки, слюнявый рот, прыщи в уголках рта, влажно-блестящие мелкие зубы — все на этом лице выглядит влажным.
— При расстрелах преступникам прикрепляют красный матерчатый лоскут, именно там, где сердце. Преступников сковывают в середине тела, с тем чтобы они при попадании пуль в тело не откидывались сильно назад — это бы смотрелось не очень красиво…, — продолжает говорить кригсгерихтсрат, а я перевожу взгляд с одного на другого из присутствующих, так как не верю своим ушам, что это все происходит в действительности, но никто не возмущается. Веселенькое дело!
Зенитчик, сидящий напротив меня, кажется тоже особенным образчиком своего вида: Он, своими белыми зубами, срывает мясо с ребра, и сок стекает каплями из уголков рта по подбородку. При этом он задирает верхнюю губу так высоко, что обнажается розовая десна. Сидящий за соседним столом, отодвинув тарелку с костями в сторону, пристально смотрит перед собой в раскинувшуюся местность. Кажется, он совершенно отстранился от раздающегося вокруг громкого чревоугодия. Но вдруг он отрыгивает так сильно, что это звучит напоминая удар щебенки.
— Еще никогда в жизни так хорошо не ел! — произносит он довольно.
— Я бы вас попросил! — восклицает кригсгерихтсрат.
Очередь разошлась, и глазам открылся вид на костер и корыто с трупом свиньи. Оба повара еще раз подступают к ней и вскрывают своими длинными ножами ее грудную клетку: Они протаскивают ножи между ребрами, наваливаются своим весом и нажимают на них, ведя иногда ножи поперек, если наталкиваются на кости позвоночника. Вижу, как сосед справа глодает грудинку, держа ее двумя руками. Я не могу глядеть на это: чистой воды каннибализм! Внезапно перед глазами возникает картина того сэндвича, что я увидел в пилотской кабине сбитого Боинга. К черту! борюсь с собой. Не стоит портить аппетит таким способом. Но пилот из сбитого Боинга в La Baule и белоснежный сэндвич его мозга застряли в моей голове. Под большими деревьями образовалась песенная группа. Они поют: «Мы — рыцари глубин / Мужественные и твердые как сталь / Скрывающие мирные взгляды / Не имеющие ни милосердия ни выбора…» Рассматриваю лежащий передо мной на тарелке обжаренный на слабом огне до коричневого цвета кусок свинины, и внезапно понимаю, что для меня это будет слишком. Тогда поступаю так, будто хочу добавки, но затем скрываюсь в растущие сбоку кусты, и моя еда делает поворот оверштаг: Наверняка, здесь найдется какая-нибудь собака, которая поблагодарит меня за это… Комары кружатся в таком плотном рое, словно облака ржавчины, разлетающиеся от удара молотом. Нахожу за лучшее укрыться в доме и сажусь непосредственно под одним из ландшафтов. Вскоре вся группа появляется в дверях, и по воле черта ли, но все мои соседи по обжорству притопали тоже. Не успеваю глазом моргнуть, как они уже сдвигают два стола, и я сижу в болтающем и хохочущем круге напротив кригсгерихтсрата. Он ведет себя очень оживленно подбадриваемый таким количеством полных надежды слушателей и рассказывает:
— У меня был как-то однажды один француз, так тот еще и поблагодарил меня за приговор — за правильное ведение уголовного процесса. Мы же все всегда делали чисто и правильно. Свидетелям всегда давали слово и тому подобное — однако ничего, естественно, не могло пригодиться правонарушителю. За преступления связанные с укрывательством сил противника наказание одно — смертная казнь…
Кригсгерихтсрат делает в этом месте порядочный глоток из только что поставленной кружки пива. Вместо того, чтобы смыться во второй раз, я остаюсь словно парализованный в кресле. Спустя некоторое время новые мерзости доносятся из этой влажной, брызгающей слюной пасти:
— При этом должен присутствовать военный врач. Он приподнимает веко… Нет, никакого выстрела в затылок. Для этого у нас нет надлежащих мер безопасности. В гробу преступнику закрывают глаза, кисти кладутся на грудь. Также и у французов.
Идет общее тостование, и тут же:
— У французов сложился стереотип кричать: «Vive la France!» — это в основном борцы Сопротивления… Но обычные французы, те стоят спокойно. Спросил я одного его политическое мнение и затем даже дал ему несколько сигарет…
На уровне подсознания я одновременно вижу рисунок на старой рубашке Симоны из расписанных тысячу раз строчек «Vive la France», и билеты метро с надрывами в виде буквы V: Victory. Вот была бы, конечно, истинная обжираловка для этого болтающего чудовища, если бы он увидел ее и поймал кого-нибудь при изготовлении таких рубашек или надорванных билетов! Чудовище льет в себя как в прорву: Едва у него появляется новая порция пива, он снова начинает, но вдруг произносит деловым тоном:
— Расстрелы происходят в Mont Valerien около Парижа… Немецкие военные судьи сидят на Rue Boissy …
Нет, не на Avenue Foch, нет, там начальник полиции СС… Точно: Высший начальник СС и начальник полиции Франции. Немецкая полиция вся в другом месте, а именно на Rue Saussaies … В этом месте командир зенитной бригады хочет тоже кое-чем угостить:
— У нас есть масса грузин. Я должен был разрешить расстрелять из них троих — были большевиками… Знаете, можно привыкнуть даже к расстрелам… Это странные люди, я бы сказал неотесанная деревенщина. Они в первый раз увидели железную дорогу… Много старых пней в том числе. Один упал замертво, когда мы начали палить из наших орудий…
Смотрю как кригсгерихтсрат — саксонец, как он себя называет, начинает беспокоиться: Он не хочет позволить, чтобы зенитчик украл у него внимание слушателей.
— Стоит только оборудовать экстра бордель специально для братишек, и все, у них начнется совсем другой нулевой цикл, — он начинает равнодушно, — иначе бы им пришлось онанировать, как каким-нибудь лесным ослам… Да, Вам смешно!
В этом месте зенитчик наполовину откидывается назад, поворачивается и кричит в глубину:
— Еще пиво!
И затем:
— Когда они дрочат, то значит больше не уверены в своей жизни!
Теперь, наконец, господин Захзе может снова почувствовать себя во главе беседы:
— В скором времени у меня будет сразу трое! Кстати: То, что все священники так делают вовсе не от их плохих родителей! В последнем моем случае священник был всю ночь один в камере. Но какая мощь! Он всю ночь держал себя в форме как мужчина…
