И вновь обращаюсь мыслями ко времени моего пребывания в скаутах. Так же как и сейчас, мы корчили из себя североамериканских индейцев: Управлять дыханием, ступать так, чтобы под ногой не треснула ни одна ветка и постоянно бдеть. Правда, тогда вокруг нас не было такого неистовства артиллерийского гула, как сейчас.

Хорошо, что артналет не бьет по нашей местности. А потому я не испытываю к нему боязни. Опасность может исходить от ударных групп противника, которые могут рыскать по этой территории, так же как и мы.

Внезапно вахмистр подает мне знак остаться на месте.

Лежу за стенкой. Довольно удобно. «Безрассудство!» — мелькает мысль. Лангемарк был таким же безрассудством. Местность была похожа на эту: такая же плоская и такой же ветер с моря. Но, по крайней мере, мы не в такой полудреме-полусне, как тогда наши товарищи, в память о которых я должен был держать речь в актовом зале учебки. А затем: Пятки прижать к земле и ползком от укрытия к укрытию. Дневная атака при высоком солнце, по ровному полю, и с песней — «С песней о Германии на губах» — те парни были просто чокнутые.

Нужно радоваться хотя бы тому, что я не волоку на себе дополнительное вооружение и противогаз. По крайней мере, ничего не трещит и не звякает. Ну и идиотская экипировка! Словно в столетней войне. «Военный арсенал», так назвали всю эту дребедень господа-идиоты. Томми и американцы чертовски лучше экипированы. Я довольно внимательно осмотрел мертвых томми у того сарая. Они лежали там, словно жертвы облавы, кое-как сложенные друг возле друга. Хочу прогнать эту картину, но мертвые томми не идут из головы.

Тот, кого тут проутюжат, получит большую свинью. Правда, говорят, в России еще страшнее. Две медсестрички, с которыми волею случая я оказался в купе поезда Париж-Берлин, перевозящего отпускников с фронта, были примечательны своей яркой красотой. Но тут случилась операция, и они заметались в растерянности, не зная, куда деть окровавленный ящик с ампутированными конечностями.

Словно приглашенный, но невстреченный гость, лежу здесь и не знаю: может в следующий момент меня сцапают. Может быть, тогда я смогу shake hands с Йорданом? Не прошло еще, наверное, и 5 минут, а я чувствую себя совершенно забытым.

Отсветы выстрелов зенитных орудий на облаках не стихают ни на минуту. Просто какой-то пиротехнический занавес. На наших представлениях бумажного театра мы достигали такого же эффекта. Контакт — волчья голова: Выстрел — готов! При плохом контакте, для большего эффекта, у нас была канифоль, и тогда вонь стояла невыносимая.

Какая муха меня укусила, что я оказался в таком положении? Даже не представляю, чьи это войска салютуют томии. Томми? Янки? Канадцы? Надо бы спросить кого-нибудь. С томми шутки плохие. Они такие же чокнутые, как и наши сопляки. Тех тоже покусала бешеная муха на Кэмпбеллтауне.

Сбитый летчик, томми, которого я видел под городком Ля-Боль-Эскублак, был удивительный малый. «We are not afraid of them! We respect them!» Как холодно взглянул он мне в лицо, когда я, с репортерским азартом спросил, что его больше пугает: наши корабельные зенитки или Ме-110. Это было что-то!

Однако: трещит и гремит уже со всех сторон. Это понравилось бы Герману Лёнсу! Он бы здорово обогатился новыми возможностями для своих звукоподражаний. Это несколько отличалось бы от его унылого подражания пению птиц. А попытаюсь-ка я дать название звукам, что слышу сейчас: так — щелканье бича, треск, грохот, удары молота, лай, хлопанье, громыхание, ворчание, бой литавр, гудение, рык, свист, шипение, визг, чириканье, вой, органный гул.

Не дрейфь, салага! Береги нервы! Это приказ! В любом случае, это всего лишь перестрелка. А если смена не найдет меня? Или будет искать в другом месте, что тогда? Тогда сидеть мне здесь до морковкина заговенья! Чепуха! Сидеть пока не услышу: «Hands up!»

Ждать, ждать, ждать — а что, если я неправильно понял вахмистра? Так. Я должен был остаться на месте: его знак рукой был ясен, инструкции четки….

Я подготовлен к командованию ротой — смех, да и только! Чудненькая подготовка! Куда бы ее применить? Взрывы все ближе ко мне или это обычное дело на войне? Моя интуиция молчит. Ни малейшего представления, то ли это минометы лупят, то ли гаубицы.

В беспорядочном сумасшедшем грохоте пытаюсь на слух определить голоса каких видов вооружения различимы в этой какофонии: карабины, автоматы, легкие пулеметы…? На какой-то миг я сомневаюсь: действительно ли все, что здесь творится, серьезно: бенгальские огни и быстро сменяющиеся цветные яркие вспышки выглядят зловеще на этом празднике смерти. Также как и отсветы вспышек зенитных разрывов, высвечивающие черные силуэты зарослей кустарников. Все напоминает фигуры вырезанные лобзиком и наклеенные на абажур лампы. Вот новая вспышка и она высвечивает чернильно-черные кустарники, группы деревьев на фоне чугунного неба. Свет меняется, как на театральной сцене: довольно неплохо….

Ладно, пора взять себя в руки, вместо того, чтобы балдеть от очаровывающего меня цветового занавеса. Несколькими сотнями метров впереди утюжат гигантские молотилки какой-то пятачок. Могу лишь надеяться, что это не то место, где находится МОЙ взвод.

Продвигаюсь немного вперед, и в следующий миг вокруг меня начинается ад кромешный. Как подкошенный валюсь на землю и замираю без движения, стараюсь слиться с землей, обнимая ее и прижимаясь к ней, как к матери. Легкие работают как кузнечные меха, гоня кислород. Вокруг царит настоящее стаккато тупых ударов молота и пронзительный визг пил. Пронзает мысль: пулеметы и карабины, а также и автоматы. Но тогда откуда доносятся эти отчетливые, ритмичные удары молота?

В отсветах зенитных выстрелов замечаю, как несколько человек пробираются через проволочное заграждение. По крайней мере, мне так кажется. Различаю четыре, нет, пять, призрачных фигур, которые движутся как-то необычно. Наши? Враги? Одна из фигур движется как пьяный. Что бы это значило?

Приподнимаюсь, для лучшего обзора, становясь в позу спринтера. Эти ненавистные, не выше метра стенки!

Теперь тени куда-то исчезли. Будь хоть немного светлее, я бы, насколько было бы возможно, узнал то ли это наши, то ли враги. Помогла бы и осветительная ракета. Но она светит тогда, когда совсем не надо.

А что, если мой взвод уничтожен? Не могу отважиться уползти назад на собственный страх и риск. Не знаю надежных ориентиров. Вспышки и грохот несутся со всех сторон.

Из доносящихся щелканья и треск ухо улавливает звонкие хлопкиб стрельба из карабинов. Эта пальба нагоняет на меня больший страх, чем гул пушек и лай пулеметов. В голове бьется загнанным воробьем слово: «Перестрелка».

Главное случится, это я знаю из своих курсов, когда над стеной покажутся головы — так я полагаю, поскольку стенка четко ограничит стрелков на фоне светлеющего неба. Когда смотрю с земли на него, то четко вижу верхнюю кромку стены. Если кто-либо начнет взбираться на нее с другой стороны, мне придется стрелять.

Едва лишь домыслил все это до конца, как над самой стеной возникает несколько темных фигур. Пальба прекратилась. Не напрасно меня мучил страх: неужели это томми?

Собери нервы в кулак, слюнтяй! Сам хотел этого — так получи! Протиснувшись между кустов, втискиваюсь в пахнущую луговыми цветами землю. Трава высотой с палец. Позади себя среди разрывов слышу шепот и потрескивание.

Взметнувшаяся в небо сигнальная ракета вносит ясность: это никакие не томми, а наши бойцы из роты. Но почему их всего пять или шесть человек?

Внезапно, прямо за мной, вспыхивает стрельба: автоматы и карабины. Что означает эта стрельба? Может в нашем тылу вступила в перестрелку вражеская ударная группа? В моем тылу: что-то тут не то.

Неужели я потерял ориентировку? Очень близко раздается оглушительный взрыв. Лежу, вдавившись в землю, голову закрыв руками, как учили, а на спину сыпется дождь из песка и грязи. Неужто миномет накрыл? Или это легкая артиллерия? Не могу сообразить, откуда и кто лупит по мне. Минометы? Гаубицы?