— Нам предстоит, совместно с другой флотилией, осуществить наблюдение в передовой зоне, а именно в зоне между 8 и 9 позициями. — Начинает он свою речь. Интересно бы узнать, что значат позиции 8 и 9? — Замечены войсковые соединения противника, очевидно направляющиеся к месту очередной десантной операции. При необходимости отходите в Ле-Трепор или Фекамп.

Неужели враг задумал высадиться здесь, через Ла-Манш?

Морская карта, на которой шеф отмечает циркулем пограничные точки позиционных линий, позволяет мне понять теперь, куда собирается флотилия: почти вплотную к английскому берегу. Карта покрыта множеством значков. Узнаю: красные и голубые черточки очерчивают наши минные поля. Зеленым цветом обозначены протраленные участки. Тонкая карандашная линия указывает наш курс.

Радист приносит радиограмму. Шеф читает по листу: «Гроссадмиралу Дёницу. Выполняем свой долг до конца. Порт и портовые сооружения разрушены полностью и к использованию не пригодны. Морской комендант Шербура.»

Никто не проронил ни слова. Шербуру пока не выписан некролог.

Так уж повелось: сильные ударения на отдельных словах: потому жду от шефа героической речи в стиле Бисмарка. Ну, что же, господа, откройте ваши уши….

Началось. Пронзительные свистки зуммера: один длинный, два коротких. Несколько команд в машинное отделение и затем: «Отдать швартовы!» — «Правый борт — 5!»

Швартовы с шумом падают в воду и подтягиваются. Между причальной стенкой и бортом корабля всплескивает полоса черной вспененной воды и с каждым мигом она все ширится. В эту минуту мне кажется, что у корабля не обычный винт, а крыльчатый движитель Фойта-Шнейдера, с помощью которого он может отходить в сторону моря боком, после чего спокойно ложиться на свой курс.

Волнуюсь: не хочу пропустить ни одной команды.

— Левый борт 2 — малый назад!

Все команды подаются в рупор, к которому присоединен шланг, толщиной в руку. Рулевой сидит внизу. Он на посту машинного телеграфа.

— У миделя! — Прямо! Правый борт 15 на 20 градусов подать!

Корабль, сделав разворот через корму, берет курс в открытое море.

На воде ни морщинки, ни зыби. Внезапно из-за отступивших зданий показывается луна. Ее свет спокойно и мирно освещает округу. Тьма ночи еще не успела занять свою позицию. На наших касках отражаются красные полоски светлеющего на западе горизонта. Сильно затягиваясь ночным воздухом, стараюсь накачать спасжилет. Накачанный, он плотно облегает меня своими выступами и почти стягивает шею. Теперь — занайтовать ремни и подтянуть ремешок каски.

Красный свет, на оконечности мола мигнув несколько раз — исчезает. Минутой позже отдаюсь какому-то упоению: Ветер — Небо — Моторы!

Думаю там, на Острове, они уже давно знают содержание радиограммы и о нашем маршруте. Не хочу думать о том, сколько внимательных глаз наблюдают за нашим отплытием. Если нам не повезет, то это уже предрешено.

Полной грудью вдыхаю морской воздух. Хочу посмотреть вверх, но задняя часть каски мешает, упираясь в затылок. Безоблачное небо усыпано звездами. На черной воде дрожит лунная дорожка. Корабль делает разворот.

— Надо обойти корпус погибшего судна, — объясняет командир флотилии. Командир корабля сидит в левом ноке мостика, командир флотилии — в правом. Располагаюсь вплотную к нему. На крыше рулевой рубки сидят двое часовых. Их силуэты четко выделяются на фоне неба: округлости касок, вздутости спасжилетов — опять готовая картина!

Двое других маячат на корме.

Забираюсь на площадку к сигнальщику, на такую высоту, что могу видеть всю корму и нос корабля в мерцающем свете звезд. Кормовые волны клубятся вспыхивающими искрами.

— Морское свечение! — произносит командир корабля. Позади нас по небу беспорядочно шарят два голубых прожекторных луча. Оставляем луну за кормой.

Описываем дугу: луна отражается в кормовой волне и дробится бурунами на миллионы искр, пока вновь не собирается в единое целое: неутомимую, извивающуюся ленту справа по борту. Тень левого борта тихо бежит по морской глади.

Прибавляем ход. Нос судна высоко вздымает брызги морской воды. Значит, минные заграждения остались позади.

— В основном, какого типа мины здесь установлены? — интересуюсь у командира флотилии.

— Прежде всего, якорные мины…

— Ну, они хотя бы устойчивы!

— Были. Пока томми не провели нас. Якорные мины оказались для них недостаточно эффективны. Они изготовили волокуши, которые значительно превосходили размерами контактный радиус.

— Волокуши?

— Да. Это такие штуки, что работают особым манером. Так называемые иглы удлинены, и как раз по привязям-дорожкам, которые с помощью кусков пробки держались на поверхности. Эту «простыню» тянет корабль, образуется волочение и гремит взрыв.

— И получалось?

— Даже слишком хорошо! Дерьмо лишь в том, что ночью пробковые кухтыли не могли вычесать всю глубину.

Повезло, что рядом оказался командир флотилии. Ведь я не смог бы задавать вопросы командиру корабля, пока мы идем северным курсом сквозь лунный свет — он почти не отрывает от глаз бинокль.

— А как насчет наших собственных минных заграждений? — снова обращаюсь к комфлотилии.

— Не так как хотелось бы. В начале, английские корабли заскакивали на фланговые заграждения в Канале. Но теперь этот номер не проходит. Чистое свинство: они тралят днем, и им никто не мешает. А мы, мы можем выходить лишь ночью. Днем от нас и мокрого места не останется. Что мы можем сделать с нашими пулеметами, когда эти парни являются во всеоружии?

Некоторое время молчим. Затем, комфлотилии, смотря в бинокль, произносит: «Восьмого июня мы установили осветительные мины. Они и сейчас, наверное, там.» Снова нависает пауза. Убрав бинокль, он продолжает: «Прежде всего, все выглядит так, словно союзники хотят высадиться где-то в другом месте. Потом они появляются у нас, только гораздо западнее. И хрен его знает, будут ли они вообще высаживаться. Но наверняка уже есть новые данные об их планах.» — «Они влипнут, — говорю, — а в решающий момент…» — «…здорово пролетят» — язвит с другой стороны командир корабля. И я понимаю, что больше мне не узнать.

Бинокль, который мне дали, довольно тяжел. Чтобы его удержать, приходится опираться на локти. Но это превосходный, с отличной светосилой, бинокль. В него отчетливо виден горизонт моря. Кажется, такой вот бинокль и умыкнула у меня Симона?

Пьем горячий кофе. Комфлотилии говорит так, будто мы сидим где-нибудь на мессе, а не вблизи английского берега. И это немного бодрит: «Мы — девушки — на — все — готовые. Всегда впереди. В официальных речах это звучит так: из-за малой осадки, высокой подвижности, скорости, относительно хорошего вооружения и низкого силуэта, вы наиболее подходите для решения многочисленных задач. У нас также хорошие мореходные качества. Однажды мы выдержали 36 часов 9-бального шторма, на плавучих якорях, но без потерь.»

Очевидно, это черный кофе заставляет сердце мое биться сильнее: Добрых 120 ударов в минуту!

Удрать, когда запахнет жареным, с тральщика не удастся. К несчастью, он слишком медлителен. Конструкторы не продумали вариант убегания. Зато реализовали его в катерах. Здесь же больше приходиться полагаться на удачу. Шеф тоже переживает. Большинство кораблей его флотилии погибли, и это слишком удручает его. Хорошо, что я запретил себе спрашивать его о том, как это произошло. Чаще всего это слишком уж печальные истории.

Командир корабля запрашивает курс.

— 360 градусов держим! — докладывает рулевой. Значит, прямо на север идем. Насколько помню карту, то этим курсом мы идем прямо на Гастингс. Мы посреди Ла-Манша. Сюда топают наши последние упрямые корабли от самого Бреста. Гастингс не имеет нормального порта. Не то, что Портсмут! Сыграть шутку да войти бы в порт Портсмута. Вот это был бы номер! А затем — прощай служба!

— Надо спешить. Пару раз уже сопровождали наши корабли конвоем. Последний раз это был танкер, — произносит шеф.

— Конвой? На тральщике? — переспрашиваю недоуменно.