— Сейчас мы распечатаем протокол и дадим его вам на подпись.

— Извините, но это еще не все.

Сузанна вспыхнула:

— Я слушаю.

— Я совершил еще одно убийство, о котором вы не упомянули, а это, как я считаю, достойно сожаления. Однако, возможно, причиной является то, что данное убийство было атипичным и не соответствовало моему индивидуальному почерку.

Сузанну бросило в жар. Теперь он демонстрировал, кто здесь главный.

— О чем речь?

— Я ударил сковородкой шеф-повара ресторана «Раутманнс» господина Клеменса Маевски так, что он потерял сознание, после чего зажарил его в автоматической печи.

У присутствующих отнялась речь. Естественно, Сузанна слышала о необычном, отвратительном убийстве в кухне берлинского ресторана, но никто не догадался связать его с убийствами гомосексуалистов.

— В тот вечер я довольно подробно и долго беседовал с Маевски. Мы выпили по пиву, и у нас возникли очень острые разногласия. Бокалы, наверное, уже заметили и исследовали ваши трасологи. На одном из них найдется моя, к этому времени вам уже хорошо известная, ДНК. Я был с Маевски в кухне, и я был последним. Повара уже ушли.

Все молчали.

Матиас сделал вид, что задумался.

— Да, мне кажется, это все, — сказал он медленно. — Если я припомню что-нибудь еще, то обязательно вам сообщу.

Немного погодя он снова оказался в своей камере, расслабился и стал думать о том, что произошло.

Он вспомнил мать, красивую, элегантную Генриетту, и ее прекрасную смерть, которая была чем-то совершенно особенным.

Это была его маленькая драгоценная тайна, которую он навсегда сохранит для себя.

Благодаря своему признанию он снял обвинения с сына и снова завоевал его любовь. Ему было все равно, через сколько лет он выйдет из тюрьмы. Алекс будет его ждать, чтобы с благодарностью обнять.

А этот миг того стоил.

Постепенно в камере стало темно. Большинство заключенных сейчас сидели перед телевизором. Матиас лежал на койке, смотрел на голый потолок и не сомневался, что настоящее счастье заключается в том, чтобы быть единственным в своем роде.

Ему не в чем было себя упрекнуть, он все в своей жизни сделал правильно.

Это было хорошее чувство.

Было десятое декабря две тысячи десятого года, и Берлин был завален снегом. Приглушенные звуки города действовали успокаивающе. Этим вечером было особенно тихо. На улицах почти не было машин, а снег шел не переставая.

До супермаркета Алекс обычно добирался минут за двадцать, когда спешил — за пятнадцать, но сегодня шел очень медленно. Куртка на нем была слишком тонкая, левый боковой шов на ней разошелся, и ветер, который, к несчастью, дул с этой стороны, пробирал насквозь. Его ботинки промокли, носки стали влажными, и он сильно замерз. На нем даже не было шапки, потому что ту единственную, которая у него была, он не нашел.

Но сейчас ему было все равно. Засунув руки поглубже в карманы куртки, он брел по снегу.

Сегодня, ровно день в день, исполнилось полгода, как был вынесен приговор его отцу. Алекс присутствовал на каждом заседании и удивлялся постоянной нежной улыбке на лице Матиаса — что бы ни говорили свидетели, эксперты, адвокат или прокурор. Он с улыбкой выслушивал подробности убийств, с улыбкой узнавал, кем были его жертвы и как они жили, с улыбкой отвечал на вопросы, с улыбкой выслушал заявление прокуратуры и речь своего защитника и точно так же, улыбаясь, принял к сведению приговор: «Пожизненное заключение с последующим содержанием в заключении после отбытия наказания».

Алекс не улыбался, он плакал.

Благодарность, с которой он поначалу воспринял то, что Матиас взял на себя вину за убийство шеф-повара и вытащил его голову из петли, уже давно поблекла, а облегчение, которое он чувствовал поначалу, уступило место затяжному отчаянию.

Он понял, что все это было бессмысленно.

Все было разрушено. Единственное, что он точно знал, — так это то, что никогда больше не сможет работать на кухне. А ничего другого он не умел. У него больше не было цели, не было надежды и не было отца.

Когда Матиас после оглашения приговора выходил из зала суда, то остановился в нескольких метрах от Алекса и послал ему воздушный поцелуй.

Это воспоминание преследовало Алекса каждый день, пока он не засыпал.

Правой рукой он перебирал последние монеты, которые у него оставались, а в кармане брюк лежали еще три бумажки. В общей сложности получилось шестьдесят два евро и пятнадцать центов — достаточно для того, чтобы совершить последнюю покупку.

Был уже одиннадцатый час ночи, но это ничего не значило, супермаркет работал круглосуточно. Раньше он всегда приходил сюда рано утром, после работы, в четыре часа, чтобы купить что-нибудь.

Зал супермаркета был ярко освещен. Единственным отличием ночи от дня было то, что прилавки со свежим мясом были закрыты и можно было купить только расфасованное мясо.

Но Алексу все равно понадобится не это.

Из громкоговорителей неслась мелодия «Джингл Беллз», а там, где обычно были выставлены экзотические фрукты, сейчас возвышалась блестевшая огнями рождественская елка с золотистыми и лиловыми шарами. Кроме того, была еще витрина с рождественскими дедами-морозами, медовыми пряниками, печеньем и кексами всевозможных видов, маленькими ангелочками с волосами из золотого дождя в качестве декорации для стола и безвкусными елочными украшениями всех цветов и форм.

Алекс не глядя прошел мимо.

Он давно уже не испытывал тоскливого чувства при мысли, что не может припомнить ни одного Рождества, которое было бы встречено с хорошим настроением, которое было бы прекрасным и о котором он думал бы с удовольствием.

С тех пор как он выселился от матери и жил один, Рождества в его жизни больше не было, и к этому он относился с пониманием.

Он сразу же направился в отдел крепких спиртных напитков и выбрал самый лучший виски, какой мог позволить на свои деньги.

Он купил литровую бутылку за пятьдесят шесть евро и ужасно разнервничался, потому что никак не мог придумать, что делать с оставшимися шестью евро.

В конце концов он купил еще маленький кактус в горшке с золотой рождественской звездой на макушке, который стоил три евро семьдесят пять центов.

Никаких проблем. Значит, в его квартире найдут два евро семьдесят пять центов.

И он пошел домой.

В квартире было холодно. Алекс включил все батареи и разделся, оставшись только в футболке и в джинсах. На минуту он остановился у окна и выглянул на улицу в снежную круговерть. Снежинки были маленькие и твердые, они останутся лежать надолго.

Он уселся на кровать и взял сигарету.

Жалко, что он не купил в супермаркете свечу, было бы красиво. Но потом пожал плечами. Все равно. Все, как всегда, было все равно. И так сойдет.

Он смахнул со стола компакт-диски и журналы, на золотой звезде на кактусе написал «Marry Christmas, Mama»[118] и поставил горшок на середину стола, чтобы она сразу увидела его.

А потом он начал пить. У виски был превосходный вкус. Первые глотки обожгли горло, но чем больше он пил, тем теплее становилось в животе — алкоголь мягко разогревал его изнутри. А еще он глотал таблетки. Он заказал их в Интернете так много, что хватило бы на несколько акций подобного рода.

Полчаса он ничего не чувствовал. Все было прекрасно, мир был в порядке, голова оставалась ясной, и он даже не чувствовал опьянения.

А потом он подумал о отце. О Матиасе.

Всю жизнь у него было только одно желание — быть отцу другом. Лучшим другом.

Он попытался понять, почему это было невозможно, но уже не смог справиться с этим. Мысли стали нечеткими, начали путаться и расплываться…

«Я все равно люблю тебя, папа!»

Это было последнее, что он успел подумать перед тем, как уснуть навсегда.