Он тихонько уселся на свое место, засунул корону в сумку и считал часы и минуты, пока ужас и карнавал закончатся и он сможет вернуться домой и переодеться.

Генриетта встретила его возле двери дома и обняла. «Моя красавица, — сказала она, — моя сладкая, моя куколка, моя самая любимая, очаровательная, трогательная принцесса!»

Матиас наблюдал за матерью.

— Я был твоим разочарованием, да, мама? Ты думала, что лучше бы у тебя была девочка, чтобы не только на праздник, но и каждый день можно было наряжать ее в яркие платьица? И пока я был в начальной школе, на каждый карнавал я вынужден был одеваться принцессой. И после этого ты награждала меня своей любовью и подарками. В этот единственный день в году я был таким, каким ты хотела меня видеть. Твоей куколкой. Твоей принцессой. — Он улыбнулся. — Ты не хочешь всего этого слышать, правда? Не беспокойся, я на тебя не злюсь. Вовсе нет. Я ведь практически привык к этому, потому что с тех порты все чаще и чаще называла меня принцессой. Просто так. «Принцесса, сойди-ка вниз и принеси мне из спальни теплую куртку! Ты сделала домашнее задание, принцесса?» Ты, наверное, даже не заметила, что скоро я стал уже не Матиасом, а Принцессой. И ты знаешь, что в этом странного, мама? — Он засмеялся. — Я действительно стал Принцессой, как ты всегда этого хотела. — Матиас скрестил руки на груди, некоторое время помолчал и тихо продолжил: — Мне кажется, так, как это есть сейчас, и должно быть. Я доволен, мама, и не могу тебя ни в чем упрекнуть. Я знаю, что ты всегда хотела как лучше. Я до сих пор четко вижу перед собой эту картину: на улице дождь, подъездная дорога к нашему дому раскисла и размякла, и, когда я вернулся из школы, моя обувь была покрыта коркой грязи. И ты меня избила. Может, я не смог бы сегодня так ценить красивые, чистые вещи, если бы тогда ты поступила по-другому. Нет, за это я на тебя не обижаюсь. Я обижаюсь на тебя за то, что сейчас ты не говоришь со мной и не возвращаешься ко мне, мама.

Матиас внимательно посмотрел на мать. Ее закрытые веки дрожали, а губы были узкими, как грань монеты в один евро.

— А ведь ты мне нужна, мама, — прошептал он, и слезы покатились у него по лицу. — Ты мне так нужна! — Матиас подождал несколько долгих минут. — Почему ты меня покинула? Почему ты больше не здесь, не со мной? Разве тебе было не прекрасно? Разве этот круиз не был твоим самым большим желанием в жизни? Клянусь, я бы ухаживал за тобой до могилы, но такая, как ты есть, ты больше не моя мать!

Он поцеловал ее в губы, еле слышно прошептал: «Я люблю тебя, мама», взял подушку и прижал к ее лицу.

Она была не в состоянии защитить себя.

Матиас сильнее прижал подушку и навалился на нее всем своим весом.

Из-под подушки не было слышно ни звука, тем не менее он продолжал давить на нее.

И только через несколько очень долгих минут он отпустил подушку и поднялся.

Он вспотел, его сердце колотилось, лицо побагровело, а руки дрожали.

Он осторожно снял подушку с ее лица.

Мать не дышала. Она спокойно лежала перед ним, словно бледная фарфоровая кукла. Хрупкая, драгоценная и единственная в своем роде.

Матиас убрал волосы с ее лба, привел в порядок постель и внимательно осмотрелся в комнате. Потом повернулся, чтобы уйти.

— Чао, мама! — сказал он и закрыл за собой дверь.

— Слушай, я не могу долго говорить, мы все еще в Атлантическом океане и только завтра с утра будем на Барбадосе. Звонки с корабля стоят целое состояние, я только хотел тебе сказать, что бабушка умерла. — И его отец сделал многозначительную паузу.

Алекс сглотнул. Ему казалось, что он в любой момент может упасть в обморок, но одновременно он почувствовал, как в нем закипает злость. Даже сейчас для отца, казалось, важнее всего было то, сколько будет стоить телефонный разговор, если произнести лишнее слово. Это было так низко, так мелочно и так скаредно, что становилось тошно.

Он ничего не сказал, а просто ждал. Не хотел затягивать телефонный разговор и провоцировать скандал.

— У нее сегодня утром снова случился инсульт, и сразу же после этого она мирно уснула. В ее последние минуты я был рядом и держал ее за руку.

— И что теперь? — спросил Алекс почти беззвучно. Он не мог смириться с мыслью, что бабушки больше нет.

— А теперь у меня целая куча проблем. Я не имею ни малейшего понятия, как быстрее переправить труп с Барбадоса в Германию. Это повлечет за собой ужасные бюрократические заморочки. Но если бабушка попадает под территориальное право корабля, то ее просто с документами самолетом отправят во Франкфурт, как любого живого пассажира. Алекс, могу тебе сказать, я рад, что ее смерть была безболезненной и легкой, но было бы лучше, если бы она подождала еще пару дней, пока мы снова не оказались бы в Германии. Я надеюсь, что попаду на запланированный рейс во Франкфурт и не буду вынужден продлевать свое пребывание в Карибском море еще на пару дней.

— Бедненький! Это был бы ужасный удар для тебя!

Матиас пропустил его язвительный тон мимо ушей. К такому со стороны Алекса он привык. Проблематично было только тогда, когда он на это попадался. В этом случае ссора была как бы заранее запрограммирована.

— Пожалуйста, сообщи об этом матери и раздобудь себе приличный черный костюм. Ты же не можешь появиться на похоронах в джинсах и растянутом пуловере.

Во второй раз у Алекса отнялась речь. Но если у Матиаса нет никаких других забот, это хорошо!

Как часто бывало, он ничего не ответил, просто отключился.

Еще полчаса, и ему придется уходить. Сегодня у него смена начиналась с двенадцати, и до полуночи он не сможет выйти из ресторана. Алекс с трудом поднялся с матраца и пошел под душ. Там он, как и каждое утро, выпил несколько глотков воды из-под крана, другого завтрака у него никогда не было.

Он вытер насухо волосы, оделся и закурил. Первая сигарета всегда была невкусной. Он больше кашлял, чем курил, словно его легкие возмущались и защищались от того, что он ежедневно творил с ними. Но он не мог этого изменить. Алкоголь и сигареты были единственными вещами, ради чего еще стоило жить.

Но сегодня все было по-другому. Бабушка была мертва.

Он видел, что это надвигается, и часто думал, что такое может случиться, но снова и снова гнал эти мысли из головы.

И только сейчас он осознал, что слишком редко приходил проведывать бабушку Генриетту, но если уж приходил, то с удовольствием проводил время у этой пожилой дамы. У нее всегда были безукоризненные прическа, макияж и одежда, ее квартира всегда была идеально чистой и прибранной, и, когда она подавала ему чай с печеньем и просила: «Ну, мальчик, расскажи-ка мне, что у тебя нового», он с удовольствием разговаривал с ней и действительно наслаждался теми немногими часами, которые проводил у бабушки.

Она была настоящей дамой, говорила тихо и в изысканных выражениях, а после каждого приема пищи курила сигарету с мундштуком. Еще ребенком он не мог насмотреться, как блестят кольца на ее худых длинных пальцах. Когда он стал старше и начал курить, она молча подсовывала ему пепельницу, и он знал, что она все время надеялась и даже ожидала, что он станет курить поменьше. Но она ничего не говорила и никогда не высказывала никаких претензий. И никогда не просила: «Ну-ка помоги мне… Ты мог бы купить мне то-то…» Она просто сидела, сложив руки на коленях, и внимательно его слушала — и тогда, когда он еще приносил плохие отметки из школы, и теперь, когда Алекс рассказывал о войне на первоклассных кухнях этого мира. И высказывала свое мнение. Мягко, но четко и ясно.

— Профессия повара не для тебя, мальчик мой, — заявила она ему пару лет назад. — Работа, и прежде всего твое окружение и твои коллеги, — все это примитивно, тупо, ординарно и связано с насилием. У меня такое ощущение, что кухни являются собранием подонков, асоциальных личностей и неудачников. Прекращай это. Уходи оттуда. Научись чему-нибудь другому. Не дай себе опуститься и спасайся, пока еще можешь. Тебе там не место.