Прошло несколько минут, прежде чем он понял, что все закончилось. Йохен был мертв и больше ничего не мог для него сделать. Матиас не отвязал его, даже не прикрыл простыней, пребывая в полной уверенности, что Йохен умер чудесной смертью. Шелковый шарф он захватил с собой, а в остальном оставил в квартире Йохена все так, как было. Он даже не стал утруждать себя тем, чтобы стереть отпечатки пальцев. Наводить чистоту — не его стихия, а с его отпечатками пальцев или ДНК никто ничего сделать не сможет. Он нигде не засветился и не значился в полицейской картотеке.

Расслабленный, в прекрасном настроении он покинул дом, в котором жил Йохен. Без всяких угрызений совести.

Жизнь просто прекрасна!

Матиас завел машину и, насвистывал под нос, поехал прямиком в бюро.

Фрау Умлауф стояла посреди гостиной, стены которой покрасила в бледно-оранжевый цвет, чтобы внести чуть-чуть жизни в свою скучную квартиру на четвертом этаже высотного дома на окраине Штутгарта. На большом окне висели гардины, которые были специально укорочены, чтобы открыть на подоконнике место для небольших цветов в горшках — выносливых растений с толстыми листьями, которые могли выдержать сухой воздух от радиаторов отопления зимой. Фрау Умлауф стояла на полутора квадратных метрах между столом и мебельным гарнитуром, и у нее было ощущение, что она никогда больше не сможет сделать ни единого шага.

Десять минут назад полицейские ушли. Их было двое — мужчина и женщина. Они были очень любезными и постарались как можно осторожнее, щадя ее чувства, сообщить, что Йохен мертв. При этом женщина держала ее за руку, что фрау Умлауф было чрезвычайно неприятно. Лучше бы они оставили ее в покое и ушли, чтобы она могла побыстрее забыть то, что только что услышала. От кошмаров проще избавляться, если думать о чем-то другом.

Йохен… Ее умный ребенок, который сумел поступить в университет. Ее гордость. Йохен стал смыслом ее жизни, и в последние недели она уже подумывала о том, не переехать ли ей в Берлин и найти там работу, чтобы быть рядом и хотя бы по воскресеньям обедать вместе с ним. В конце концов, в Берлине было достаточно домов престарелых, в которых она могла бы работать.

И вот теперь пришли эти двое и все уничтожили. На них была форма, и они предъявили ей свои удостоверения, но это не обязательно должно что-то означать. В наше время можно подделать все, что угодно, и существовало множество людей, которые получали удовольствие от подобных жутких шуток. Фрау Умлауф задумалась, не оставляла ли эту парочку одну в комнате. Тогда у них было время порыться в шкафу в ее гостиной. Во втором ящике слева, прямо за игральными картами, стояла старая коробка из-под сигар, где хранились ее сбережения.

Едва она подумала об этом, как бросилась к шкафу, упала перед ним на колени, вытащила ящик, дрожащими руками принялась шарить в его дальнем углу, наконец нашла коробку и открыла ее. Деньги были на месте. Фрау Умлауф торопливо стала их считать, и трижды ей пришлось начинать сначала, потому что она постоянно ошибалась. Две тысячи восемьсот девяносто евро. Все совпало. Она точно знала сумму, потому что уже два месяца мечтала, что сможет добавить к ней столько, чтобы в коробке стало три тысячи, но до сих пор ей это не удавалось. Всего лишь три дня назад у нее сломался пылесос, и пришлось покупать новый.

В банк свои сбережения фрау Умлауф не относила принципиально. Потерять работу было очень легко, и тогда государство забрало бы у нее все! То, что лежало на счету, было бы потеряно. Так что коробка из-под сигар казалась ей намного надежнее.

Она положила деньги на место и опустилась на пол. И постепенно начала понимать. Ее не обокрали. Полицейские были настоящими. Они сказали, что Йохен мертв. Его нашли мертвым. В съемной квартире в Берлине. Что там точно произошло, они пока не могли сказать.

Фрау Умлауф не знала, что теперь делать.

Она снова вытащила коробку из-под сигар и сунула деньги в карман своего фартука. Потом с трудом встала.

В коридоре она переложила деньги в сумочку, сняла фартук и прошла в спальню, чтобы надеть юбку и блузку. А после обула растоптанные туфли, взяла ключи и вышла из квартиры.

С тех пор, как она последний раз была в бюро путешествий, прошло много лет.

Уже на следующее утро ровно в девять часов фрау Умлауф вошла в полицейский комиссариат.

Сузанна сразу же пригласила ее в бюро. Перед ней стояла бледная, очень полная женщина с неаккуратной завивкой и неумело подкрашенными глазами. Волосы у нее на затылке были примяты, словно она, встав с постели, их даже не причесала.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — начала Сузанна. — Хотите кофе?

— Да, пожалуйста.

— Где вы ночевали? — любезно спросила Сузанна.

— В поезде. Я ехала ночью.

— Ах да. — Сузанна протянула ей стаканчик с кофе. — Молока?

— Чуть-чуть.

Фрау Умлауф плеснула в свой кофе молока прямо из пакета и жадно начала пить.

— Я бесконечно сожалею, что так случилось… — сказала Сузанна и внимательно посмотрела на Эллен Умлауф. Она не знала, чего от нее ожидать. С одной стороны, мать Йохена выглядела собранной и сдержанной, почти враждебной, с другой — казалось вполне возможным, что она внезапно может разрыдаться.

Эллен шумно вдохнула.

— Я могу его видеть? — спросила она. — Если я не увижу его собственными глазами, ни за что не поверю, что он мертв.

Сузанна кивнула:

— Да, можете. Думаю, сегодня после обеда патологоанатомы будут готовы. Пожалуйста, фрау Умлауф, расскажите мне о Йохене и о себе. Вы живете одна?

— Да. Мой муж умер от рака пять лет назад. Через год после этого Йохен с другом переехали на другую квартиру.

— Вы можете назвать мне фамилию друга?

— Бернд Роллерт. Очень приятный мальчик.

Сузанна записала фамилию и спросила:

— Бернд Роллерт по-прежнему живет в Штутгарте?

— Возможно. Улица Вольфартштрасе, 26. Это там, где он жил с Йохеном.

— Хорошо. На какие средства вы живете, фрау Умлауф?

— Я работаю сиделкой в доме престарелых. А Йохен получает стипендию. Немного, но хватает.

— Вы разрешите мне взглянуть на ваше удостоверение личности?

— Да, конечно, почему бы и нет?

Эллен протянула документ, и Сузанна сразу посмотрела на дату ее рождения. Фрау Умлауф было сорок девять лет, но выглядела она на все шестьдесят пять.

— Что за друзья были у вашего сына? Его любили?

— Конечно его любили! Просто он был немножко робким.

— Фрау Умлауф, может ли быть такое, что ваш сын был гомосексуалистом? — спросила Сузанна так осторожно, как только было возможно.

— Что?! — Тело Эллен дернулось, словно она с трудом удержалась от того, чтобы вскочить. Ее щеки запылали. — С чего вы такое взяли?

— Наше расследование идет в этом направлении.

Фрау Умлауф какое-то время молчала. Ее глаза беспокойно бегали по комнате, но Сузанна не думала, что она что-то воспринимает. В конце концов Эллен допила свой кофе и дрожащим голосом заявила:

— Не хочу слышать ничего подобного! Я работаю в доме престарелых, ухаживаю за беспомощными людьми, а это совсем не сахар. Я кормлю и переодеваю пациентов, подмешиваю им таблетки в ливерную колбасу, чтобы они смогли их проглотить, и знаю, как они выглядят, когда уходят навсегда. Меня не так-то легко испугать, уж можете поверить! И я вижу по глазам, если человек — гомосексуалист. Дело в том, что эти типы даже в восемьдесят пять остаются верны себе. Но мой Йохен… Никогда!

— Фрау Умлауф, сын доверял вам?

— Доверял ли он мне? — Она задумалась. — Думаю, он точно пришел бы ко мне и сказал: «Кстати, мама, я гомосексуалист. Вот так уж сложилось». Йохен определенно сказал бы что-то в этом роде. Но он не сказал.

— И как бы вы отреагировали в таком случае?

— Не знаю. Я действительно не знаю. Может быть, вышла бы из себя. Может, и нет.