— Я поговорю с продавцом и посмотрю, что можно сделать.

— Полагаете, вам это удастся?

— Надеюсь. Что касается меня, то я готов на уступки, но согласен ли продавец — это знают только звезды. Я ведь уже говорил, что он не хочет торговаться.

— Конечно. Но я думаю, что не каждый день приходит клиент и выкладывает на стол три миллиона. Это же уйма денег! Может быть, продавец учтет, что при определенных обстоятельствах выгоднее получить меньшую сумму, зато сразу и прямо в руки. Кроме того, нужно не забывать о процентах. В старой доброй проверенной пословице «Лучше воробей в руке, чем голубь на крыше» есть своя правда, я так считаю.

«Старый лис», — подумал Матиас, а вслух сказал:

— Это аргумент. Мне и самому интересно, как он отреагирует.

Подали закуски.

Матиас не мог насмотреться на Бастиана. Он с трудом сдерживался, чтобы не показать, что в настоящий момент его ничто так не интересует, как этот юноша. Еще никогда в жизни он не видел у молодых людей таких густых ресниц и таких сияющих синих глаз.

«Когда-нибудь, — подумал Матиас, — когда-нибудь мы вдвоем выплывем на озеро в лодке. На закате солнца. Только мы вдвоем. И я утону в глубине твоих глаз».

Матиас совсем измучился. Каждый день он по нескольку раз говорил по телефону с продавцом виллы у Ваннзее, который оказался очень упорным. Тем не менее он не отвергал торг, и Матиас чувствовал, что продавец блефует: он просто не хотел признаваться в том, что находится в отчаянном положении.

Матиас продолжал проявлять настойчивость и одновременно был очень любезен. Это стоило ему огромной выдержки, а страх, что сделка может не состояться из-за старого упрямца, просто сводил его с ума.

Десять дней они мерились силами, ведя борьбу, которая могла принести победителю богатство, а проигравшему, возможно, инфаркт, и в конце концов Матиасу удалось продвинуть условия доктора Герсфельда. Продажа была идеальная. Все остальное могли довести до конца Виола и Гернот, он свою работу сделал.

В субботу около восьми вечера он позвонил Алексу.

— Нет желания поужинать со мной?

Пауза была почти оскорбительной, наконец тот ответил:

— Мне все равно. Жрать очень хочется.

— О’кей, я заеду за тобой. Скажем так, через четверть часа?

— Через двадцать минут.

— Хорошо, через двадцать минут.

Матиас отключился. Он был раздражен, но такой уж человек Алекс, и таким он был всегда. Он никогда и ничего не признавал безоговорочно, без комментариев, ему непременно нужно было хоть что-то изменить. Он хотел играть первую скрипку, и все должно быть так, как хочет он. Даже если речь идет о таком пустяке, как встретятся они через пятнадцать минут или через двадцать.

Матиас вздохнул и позвонил в ресторан «Раутманнс», чтобы заказать столик.

Ровно через двадцать минут он, не выключая двигатель, ожидал перед домом. И все было так, как он и предвидел: он стоял здесь как дурак, а Алекса, конечно, не было. Через пять минут Матиас подумал, не стоит ли ему просто поужинать одному, через семь минут эта мысль пришла ему в голову второй раз, но когда через десять минут он включил передачу, чтобы уехать, Алекс, хромая, показался из дома. Он широко улыбался, и вид у него был странный. Видимо, виноват зубной врач: это была не та улыбка, что прежде, когда ему еще не выбили зубы.

— Привет, — сказал Алекс и упал на сиденье рядом с ним. — Чуть-чуть задержался. Как раз когда я собрался выходить, мне позвонили.

— Знаю. Так всегда бывает. — Матиас не смог скрыть сарказма.

— Ты предложил поужинать вместе, чтобы сорвать на мне свое плохое настроение? Тогда лучше не надо.

— Да ладно, извини.

Алекс глубоко вздохнул и посмотрел на него. Оценивающим, исполненным критики взглядом. «Ты просто сраная мелочная душонка, жлоб, жалкий педант, — говорил его взгляд. — И в своей возне с мальчиками ты такой же мелочный, и это — на всю жизнь».

Несколько минут они молчали, потом Матиас спросил:

— Ну и как твои дела?

— Да так, ничего.

— Как нога?

— Ничего, постепенно становится лучше. Я только пока не могу ее по-настоящему нагружать.

— А зубы?

— Уже не болят.

— Ты уже выглядишь почти как человек.

— Спасибо.

Матиас сразу нашел место на стоянке всего лишь за несколько шагов до входа в ресторан и воспринял это как добрую примету: возможно, вечер с Алексом пройдет вполне терпимо. Когда они сделали заказ, Матиас немножко расслабился.

— Ты больше не видел типов, которые тебя избили?

Алекс покачал головой:

— Что за идиотский вопрос? Ты думаешь, они снова подстерегут меня, чтобы спросить о моем дражайшем здоровье? Они ведь не знают, где я живу, и мой номер телефона!

— Похоже, они действительно не охотились за тобой. Это чистая случайность, что ты им попался. Тебе просто не повезло.

— Так оно и есть.

Алексу очень хотелось рассказать отцу, что это за нападение было на самом деле, — он чуть не сходил с ума от страха и не мог ни с кем об этом поговорить. Но его отец был гомосексуальной размазней, и он скорее дал бы отрезать себе язык, чем рассказал ему о своих проблемах.

Лейла каждый день засыпáла его сообщениями, умоляя о встрече. Она хотела объяснить все, но Алекс упорно ее игнорировал. Если эта дура не сотрет свои сообщения и ее мобильный попадет в руки отца, он опять будет виноват. И тогда, конечно, уже не отделается парой сломанных костей. От отца Лейлы можно многого ожидать, он не будет раздавать обещания, а просто убьет его.

Но позавчера сообщения внезапно прекратились. В последнем, которое он получил в четверг утром, Лейла написала: «Ты мне очень-очень нужен», а после от нее ничего не приходило.

Алекс не представлял, в чем там дело, да у него и желания не было ломать голову над тем, что произошло с Лейлой. Если она больше не будет писать, его это тоже устроит.

— Сколько ты еще будешь на больничном?

— До понедельника.

— А надо бы еще недели две, не меньше.

Алекс ухмыльнулся:

— Нет, в понедельник я пойду на работу.

— Ты что, с ума сошел? С какой стати? Ты же еле ползаешь! Как ты собираешься по двенадцать часов стоять у плиты и таскать тяжеленные кастрюли?

— Мне не нравится, что мои приятели должны выполнять работу за меня. Ноты этого не поймешь и никогда не понимал, потому что всегда интересовался только собой, так что лучше оставь это.

— Но ты просто гробишь себя!

— Ну и что?

Матиас чувствовал себя глубоко несчастным. В его семье все шло не так, как надо. Никто не знал, что будет дальше с его матерью, и Алекс последовательно разрушал свое здоровье. Уже несколько лет он вкалывал в ресторанах первоклассных гостиниц, и везде была одна и та же песня. Ни одного дня он не работал меньше двенадцати часов, двойные смены были в порядке вещей, и все это за такую зарплату, что лишь бы не сдохнуть с голоду, а сверхурочные часы вообще не оплачивались. Как Матиас ни пытался убедить сына перейти на другую работу, тот не соглашался. Подали закуску, и это стало хорошей возможностью сменить тему.

— Ты уже был у бабушки?

— Не-а. Но может быть, завтра сбегаю. Ей лучше?

— Он уже не живет, Алекс. Она существует, как растение. Это ужасно. Возможно, она тебя узнáет, а может, и нет. В любом случае ты этого не поймешь.

Алекс молча ковырялся вилкой в закуске. В его глазах стояли слезы.

«Он такой чувствительный, — подумал Матиас, — и тратит свою жизнь на работу среди этих примитивных поваров».

У него разрывалось сердце, когда он смотрел на сына. На его правой щеке и под глазом кожа была голубовато-красной, но это бросалось в глаза, только если присматриваешься или знаешь, что произошло.

— Тебе вкусно? — осторожно спросил Матиас.

Алекс отложил вилку и нож в сторону.

— Черт возьми, я все думаю о бабушке! Зачем ты начал разговор о ней?

— Я был бы признателен, если бы ты время от времени заходил к ней. Дело в том, что я завтра уезжаю.