Матиас был взволнован, словно ребенок в Сочельник.

Лишь только он зашел в приют, как бросился по коридору, распахнул двери в комнату и упал на колени перед матерью, которая сидела в инвалидном кресле возле окна.

— Мама! — воскликнул он. — Твоя принцесса снова здесь!

У Генриетты, как всегда, была безукоризненная прическа: ее белые волосы были уложены волнами, как в двадцатые годы. Она сидела, положив руки на колени, и массивные кольца на ее пальцах блестели в лучах послеобеденного солнца, которые проникали в комнату через тонкие белые гардины.

Она осторожно положила руки Матиасу на голову, словно хотела благословить его.

— Это я! — прошептал он. — Твоя принцесса!

Медленно, словно туман, на ее лице появилась улыбка.

— Принцесса! — выдохнула она. — Боже, моя принцесса!

Ее глаза увлажнились, а руки задрожали.

Матиас поднялся с колен и сел на кровать.

— Как твои дела? Как ты себя чувствуешь?

Она не ответила.

Матиас огляделся. Помещение было выкрашено в оранжево-желтый цвет, который он терпеть не мог. На освещенной солнцем желтой стене, прямо напротив кровати, висел темно-коричневый крест угрожающего вида. Он оказывал какое-то запугивающее воздействие, делая невозможной любую мирскую декорацию для стен.

Квадратный стол возле окна был накрыт какой-то серой моющейся тканью, как и сиденья обоих стульев, задвинутых под стол. Возле стены расположился туалетный стул, дальше полка с несколькими зачитанными книгами, рядом на передвижном столике на колесиках стоял телевизор, а возле двери в ванную комнату — маленький шкаф из светлого дерева. На фоне желтой стены шкаф выглядел примитивно и жалко.

Вот и все. Никаких картин, никаких цветов, никаких ковров, никакой скатерти на столе, ничего. И вообще никаких личных вещей.

— А где твои вещи, мама?

Она пожала плечами.

— Разве сотрудники реабилитационного центра не перевезли сюда твои вещи?

Опять пожатие плечами.

В Матиасе проснулась злоба. Тильда могла, по крайней мере, хотя бы спросить об этом, позаботиться о Генриетте.

Он подошел к матери и осторожно погладил ее по щеке:

— Как прекрасно, что тебе хорошо, мама! Ты можешь сказать, как ты себя чувствуешь?

— Я не хочу оставаться здесь, — сказала она бесцветным голосом. — Пожалуйста!

— Все, что ты захочешь, мама. Я выполню любое твое желание. Это я тебе обещаю.

В шесть вечера Матиас коротко переговорил с сиделкой и ушел, когда на стол был подан ужин.

— У вашей матери с каждым днем все больше и больше моментов просветления, — сказала сиделка, — но вы и сами это знаете. Иногда она целый день беспрерывно бормочет что-то себе под нос, а бывает, что после этого целыми днями не произносит ни слова. Вот так-то. Ее мозг еще не в порядке. Он выплевывает то, что в данный момент приходит ей на ум. Любой контакт идет ей на пользу. Сейчас ей нужны положительные раздражители, занятия, ее нужно поддерживать и тренировать ее мозг. Иногда, хотя и не всегда, она даже способна отвечать на вопросы. В ее состоянии это настоящая сенсация! К сожалению, ей нужны памперсы, ходить она не умеет вообще, но уже научилась самостоятельно передвигаться в инвалидном кресле. Все это огромный прогресс. А если вспомнить, как мало времени прошло после инсульта, то это вообще граничит с чудом. Поэтому мы должны быть довольны. Больше я вам в настоящий момент ничего сказать не могу.

Матиас поблагодарил ее и пообещал вернуться как можно скорее. И вообще он собирался регулярно навещать мать, когда будет в Берлине.

Он шел по коридору летящим, чуть ли не танцующим шагом, а сиделка смотрела ему вслед, не зная, должна ли она верить этому обещанию.

В двадцать один час тридцать минут Матиас, после того как завез багаж домой, принял душ и переоделся, зашел в ресторан «Раутманнс».

Карло был рад снова видеть его.

— Что-то вас долго не было! Мы уже начали беспокоиться!

— Я уезжал. В Италию, — широко улыбнулся Матиас.

— Ах! И куда именно?

— В сельское поместье вблизи Сиены. Было чудесно!

— Охотно верю. Мечта!

Матиас уселся и взял меню. У него не было желания продолжать разговор об Италии.

— Что бы вы могли мне порекомендовать?

— У нас сегодня в дневном меню нечто особенное: итальянский салат с макаронами, цукини и вялеными помидорами, затем saltimbocca alla Romana[87], а на десерт — тирамису с клубникой.

— Чудесно! Я возьму это. И добавьте еще бутылку «Брунелло».

— Конечно. — Карло удалился, чтобы передать заказ на кухню.

Матиас ел медленно и с удовольствием. Из двух порций пиццы, которые он сегодня заказал, он попробовал только маленький кусочек, а остальное буквально проглотил Алекс. Матиас со страхом ожидал, что он сразу же исторгнет все обратно, но произошло противоположное — с каждым куском Алексу становилось все лучше, а когда вся пицца была съедена и Алекс выпил четыре бокала пива, у него на лице даже появилась благодарная улыбка, невесть каким образом попавшая туда.

У Матиаса едва не разорвалось сердце. Не может быть, чтобы его сын попал в ту же ситуацию, что и несчастные люди в рассчитанных на внешний эффект документальных фильмах, которые показывали по частным телеканалам, а зрители буквально паслись на историях их разорения и потешались над их неспособностью строить отношения, которые были бы свободны от ссор и насилия.

— Я приду снова, — сказал он Алексу. — Не беспокойся, я найду выход.

И он ушел, оставил сына одного во всем этом хаосе.

Saltimbocca в ресторане «Раутманнс» была фантастическая. Матиас наслаждался, чувствуя, как каждый кусочек растворяется у него во рту, и ему хотелось, чтобы Алекс ходил сюда вместе с ним, вместо того чтобы запихивать в себя тяжелую, жирную пиццу с жестким зачерствевшим сыром и покоробившимися сухими кружочками салями.

После основного блюда он спросил, не нашлось бы у шеф-повара немного времени для него.

— Может быть, — уклончиво ответил Карло. — Когда кухня будет закрыта, то определенно, но теперь… Я узнаю.

— Я могу подождать, у меня на вечер никаких планов нет, — пробормотал Матиас, не будучи уверенным, понял ли его Карло.

В одиннадцать вечера шеф-повар наконец подсел за столик Матиаса. На нем не было поварского колпака, лишь белая куртка позволяла определить в нем принадлежность к персоналу ресторана.

Клеменсу Маевски было тридцать шесть лет, и выглядел он так, словно за время своей профессиональной карьеры попробовал очень много соусов со сливками. У него было классическое круглое лицо, на котором крошечные глазки, нос и сжатый рот были похожи на иллюстрацию к классической считалке «Точка, точка, запятая». Поэтому его мимику было очень трудно оценить.

Его кожа была розовой и гладкой, и Матиас подумал, что то ли тот каждое утро тщательно бреется, то ли у него вообще не растет борода.

Его череп был выбрит, смазан каким-то жиром или кремом и, хотя сильно смахивал на футбольный мяч из свиной кожи, все же имел весьма ухоженный вид.

— Господин фон Штайнфельд! — приветствовал Матиаса Маевски с преувеличенным восторгом. — Как дела? Рад снова видеть вас! Вам у нас понравилось?

— Еда была превосходная. Благодарю.

— Спасибо, меня это радует.

Этого было достаточно. Вежливое начало было положено, и Маевски выжидательно посмотрел на Матиаса.

— Вы знаете, что мой сын — повар? — спросил тот.

Маевски кивнул.

Он десять лет работал в ведущих гостиницах Берлина, все заведения класса пять и пять плюс. — Матиас перечислил гостиницы. — Но сейчас все изменилось, он хочет уйти с крупного предприятия и работать в небольшом ресторане. А поскольку я не знаю ресторана лучше вашего, то решил спросить, нет ли у вас вакантного места для способного, надежного и старательного повара — такого, как мой сын.

Маевски думал довольно долго и при этом сделал такое лицо, будто его кто-то спросил, каков будет корень квадратный из ста тридцати девяти тысяч пятисот семнадцати.