Если не получалось избежать соседства с ней за одним столом, она вызывала у Матиаса такую тошноту, что ему не удавалось ничего проглотить. Причина была в том, что когда Татьяна подносила вилку или ложку ко рту, то высовывала свой толстый язык настолько далеко, что он почти доставал до ямочки на подбородке, а после, словно растение-хищник, втягивала его обратно, готовясь заглотить кусок.

Так она ела и при этом без всякого стеснения громко чавкала. Всякий раз Матиас испуганно озирался, не замечает ли этого кто-нибудь из пассажиров. Ему было непередаваемо стыдно за нее.

Однако свою задачу Татьяна выполняла, и он был ею полностью доволен. Как-никак, но ей приходилось присматривать за его матерью, мыть ее, менять пеленки, поднимать ее и усаживать в инвалидное кресло, а потом отвозить на верхнюю палубу или в один из ресторанов.

Матиас нанял Татьяну в качестве няньки-сиделки через одно из агентств. Для сорокалетней русской женщины, которая до сих пор только убирала в запущенных и вонючих квартирах пожилых людей, мыла и кормила лежачих больных стариков, а также меняла им пеленки, этот круиз был словно выигрыш в лотерею.

Матиас забронировал для нее внутреннюю каюту на четвертой, так называемой штурманской, палубе.

Каюта была небольшая и очень скромная, но для Татьяны вполне достаточная. Как-никак, а в этой каюте, как и во всех остальных, была своя ванная. Правда, ей придется смириться с тем, что там нет иллюминатора, чтобы смотреть на море.

Его мать тоже жила в одноместной каюте на штурманской палубе, но ее каюта находилась с наружной стороны, так что она могла смотреть на море. Матиасу показалось чрезвычайно практичным то, что пациентка и сиделка, ухаживающая за ней, разместились на одной палубе.

Иногда Татьяна даже по ночам заглядывала к Генриетте. В тех случаях, когда была более-менее трезвой, потому что, уложив Генриетту в постель около десяти вечера, она обычно уходила в один из баров и накачивалась там водкой. Матиас подозревал, что от ее зарплаты, или, лучше сказать, от карманных денег, которые он выплачивал ей сверх оплаты круиза, оставалось немного.

Татьяна, уже пять лет жила в Германии, хорошо понимала язык, но говорила довольно плохо. Но по крайней мере соображала, какая задача перед ней стоит.

Сама она говорила мало: «доброе утро», «доброй ночи», «спасибо». Иногда она просто кивала головой или отрицательно ею вертела. И это было почти все.

Матиас воспринимал как нечто очень приятное то, что она не высказывала никаких идиотских соображений и не заводила дискуссий, которые ни к чему не вели.

Теперь, встретив Татьяну на палубе, он понял, что она как раз идет к его матери, тем не менее спросил:

— Ты привезешь мать на кофе?

Татьяна кивнула.

— Хорошо. Тогда мы встретимся через четверть часа на палубе у «Лидо». Возьми для нее легкое покрывало — наверху ветрено.

Татьяна снова кивнула, вытянула голову вперед, словно черепаха, вылезающая из панциря, и тяжелой походкой пошла дальше.

Матиас оперся руками на поручни и посмотрел вдаль, на море. Такие тихие моменты на борту были редкостью — у него постоянно было ощущение, что надо составить матери компанию, потому что Татьяна, конечно же, его заменить не могла.

Когда-то, много-много лет назад, Генриетта мечтала о том, чтобы поплавать на корабле своей мечты, и не пропускала ни одной серии из этого телефильма[88].

При этом ее интересовали не истории людей, а сам корабль. Она не могла насмотреться, как кто-то плескался в бассейне, совершал пробежки по палубе или наслаждался видом на море с солнечной террасы. Она размышляла о том, какое платье надела бы на ужин с капитаном…

И у нее никак не получалось забронировать круиз для себя. Всегда в последний момент ее одолевали сомнения.

— Я уже слишком стара для морского путешествия, — заявила она лет десять назад, и Матиас задумался, почему она говорит такие глупости. — Представь, что у меня случится морская болезнь и я буду сутками лежать в каюте, мечтая умереть. Это же предугадать невозможно! А если действительно заболеешь чем-то серьезным, когда будешь находиться где-то на краю света? Я вовсе не уверена, что можно делать серьезные операции в медчасти на корабле.

— Можно, — попытался развеять ее сомнения Матиас. — Насколько я знаю, операции по удалению аппендицита там проводились. Конечно, пересадку сердца на корабле не делают, но я бы сказал, что причин для беспокойства нет. В конце концов, для своего возраста ты в очень хорошей форме.

— Пока что да. В определенной степени. Но мне кажется, что и ходить по палубе трудно, потому что корабль качается.

— У них есть стабилизаторы. Да и корабль вряд ли качается. Для этого нужно, чтобы вам не повезло и ты попала в шторм.

Генриетта пропустила его замечание мимо ушей.

— С этих узких трапов можно легко упасть. И тогда будет перелом шейки бедра. А что потом?

— Мама, ну почему ты видишь все в черном цвете? Ты можешь попутешествовать и исполнить свою мечту, так что давай сделаем это!

Но даже если Генриетта на какое-то время и подавляла в себе страх, все равно что-то обязательно мешало им отправиться в круиз. Когда у Матиаса было время, ей не нравился маршрут путешествия, и наоборот. И морской круиз остался ее давним, но несбыточным желанием.

И теперь он исполнил эту ее мечту.

Перелет из Берлина во Франкфурт и оттуда в Фунхал на Мадейре прошел без проблем: авиакомпания очень трогательно заботилась о старой даме в инвалидном кресле, которая даже в салоне не сняла шляпу и решительно отказалась что-либо есть или пить в самолете.

На Мадейре они сели на лайнер. Матиас специально заказал круиз с пересечением Атлантического океана. Он подозревал, что для Генриетты вопрос заключался не в том, чтобы ее катали в инвалидном кресле по экзотическим местам, для нее единственным и главным событием стал сам корабль.

И это должно было у нее быть.

И даже страшная Татьяна, в принципе, была благословением Божьим.

Без нее все это было бы невозможно, потому что она молча и преданно занималась повседневными вопросами и неприятными вещами, которые были неотъемлемой частью ухода за матерью. Все остальное в Татьяне он должен был просто не замечать. Это было самым простым.

Матиас был счастлив, и для него было наградой видеть, как мать смеется, когда дельфины выскакивали из воды рядом с кораблем; слышать, как она говорит: «Как красиво!» — когда огненно-красное вечернее солнце садилось в море за горизонтом; смотреть, как она с аппетитом ест, когда за ужином подавали какое-нибудь редкое национальное блюдо.

Она начинала возвращаться к нему.

В баре «Лидо» в это время было мало посетителей. На корабле было не так много людей, которые могли позволить себе помимо обильных обедов еще зайти в бар и выпить кофе с пирожным, и чтобы при этом их фигура не пострадала.

Матиас уселся и заказал бокал шампанского, готовый в полной мере насладиться солнечным днем и послеобеденным временем. Им предстояло провести в открытом море еще четыре с половиной дня. Прекрасное ощущение! Он был пленником бесконечной дали. Он не мог никуда исчезнуть, не мог ничего решить и не мог ничего упустить. Отпуск в чистом виде.

Он осмотрелся. В баре сидели три пожилые супружеские пары, две женщины, путешествующие в одиночку, вероятнее всего вдовы, которые решили проветрить свои украшения, и привлекательный мужчина спортивного телосложения, который игнорировал пирожные и торты, пил только черный кофе и перелистывал какой-то медицинский специализированный журнал. Это было все, что мог рассмотреть Матиас. Этот мужчина, который явно был врачом и которому было где-то за тридцать, бросился ему в глаза еще за завтраком, поскольку он ел только овощи и фрукты, преимущественно ананасы. У него были изысканные манеры, и он все время поправлял стул своей жены перед тем, как она на него садилась.