— Извините, но я не буду утомлять вас длинными предисловиями и сразу же перейду in medias res[4], поскольку вопрос, который я хотела бы с вами обсудить, не терпит отлагательства.

— Пожалуйста, говорите, — перебила ее Генриетта, и нехорошее предчувствие стало еще сильнее.

— Моя дочь Тильда беременна, и виновник — ваш сын Матиас.

Она сказала «виновник», а не «отец», она также не сказала «она беременна от вашего сына Матиаса» — нет, она уже сейчас давала всему оценку, поливала все грязью, и Генриетта почувствовала, как ее охватывает гнев.

— Я даже представить себе такого не могу, — ответила она, и эта фраза полностью соответствовала действительности. Представить своего сына с какой-то женщиной в постели было для нее совершенно невозможно. Когда она пыталась думать об этом, ей становилось противно до дрожи, это было отвратительно. А теперь эта баронесса фон Дорнвальд утверждает такие немыслимые вещи.

Ингеборг, словно угадав мысли Генриетты, с насмешкой ответила:

— Вполне вероятно, что вы не можете себе это представить, однако это правда. У них был контакт — если мне будет позволено выразиться столь банально! — на празднике в Бург Лундене. У моей дочери это было в первый раз. Похоже, у них обоих никакого опыта не было, но в любом случае это произошло. Три дня назад мы были у врача. Она на третьем месяце беременности.

Генриетта была настолько потрясена, что у нее чуть не начался приступ судорожного истерического смеха, однако она взяла себя в руки, чтобы не показать своей слабости перед этой высокомерной злюкой, и сказала как можно спокойнее:

— Может, нам надо собраться всем вместе и подумать, что следует сделать.

— Нет. Вот это как раз было бы неправильно, поэтому я и позвонила вам. Решение будет принято сейчас. Во время этого телефонного разговора. В принципе, я его уже приняла, потому что речь, в конце концов, идет о моей дочери, а она является главным пострадавшим лицом. Она должна родить, и она произведет на свет этого ребенка — это не подлежит обсуждению, и нечего попусту тратить время. Однако до того, как это случится, они поженятся. Как можно быстрее. Проблему можно устранить только путем легализации. В конце концов, через пару лет никто и не вспомнит, появился ребенок на свет через девять или через шесть месяцев после свадьбы. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Естественно.

Боже мой, какой хитрый вопрос! Он был поставлен так, что Генриетта при ответе на него автоматически должна была сама себе показаться дурой. В риторике Ингеборг фон Дорнвальд далеко превосходила ее, так что следовало соблюдать осторожность.

— Чудесно!

— А дети согласны? Я имею в виду, они ведь почти не знают друг друга.

— В данном случае это не должно нас заботить. Что случилось, то случилось, и они должны отвечать за последствия. Как и мы. Теперь у них будет достаточно времени, чтобы познакомиться друг с другом.

Что ей следовало сказать на это? Выбора у Генриетты не было.

— Не думаю, что мой сын будет в восторге. Точнее, я не думаю, что он согласится с вашим решением.

Теперь ее тон был таким же резким и высокомерным, как у Ингеборг.

— А это уже зависит от вас. Я думаю, вы предпочтете такой выход заявлению в полицию по поводу изнасилования. Моя дочь уже намекала на нечто подобное, однако она, естественно, захочет защитить вашего сына, если он не бросит ее на произвол судьбы. Такой судебный процесс был бы чрезвычайно некрасивым делом. Средства массовой информации с удовольствием и страстью взялись бы за него, и у вашего сына не было бы никаких шансов. В конце концов, у моей дочери есть доказательство, оно у нее в утробе. Пока я ничего не знаю, но если буду вынуждена напрячь свою память, то вполне может оказаться, что ночью в парке я совершенно случайно слышала или видела нечто нехорошее. Я предлагаю переговорить по телефону через неделю и обсудить свадьбу. А на сегодня я желаю вам хорошего дня.

Ингеборг не стала дожидаться ответа и положила трубку.

Генриетта сидела как парализованная. Боже мой, как отвратительно! Дорнвальды делают из мухи слона и даже угрожают заявить на Матиаса в полицию за преступление, которого он не совершал! У нее сразу же возникло желание воспротивиться указанию Ингеборг. Хотя бы для того, чтобы создать ей трудности, не подчиниться ей покорно, не плясать под ее дудку. Однако наглая угроза, которую высказала Ингеборг, ее обеспокоила.

Она пошла в кухню и, вопреки обыкновению, сварила себе еще один кофе. Обычно она ранним утром выпивала три чашки и уже не пила весь день, но сейчас ей хотелось спокойно подумать о том, что она скажет Матиасу.

Кофе был горячим и крепким, и чем больше повышалось давление, тем спокойнее она становилась. Возможно, ситуация не такая уж и скверная. Матиас был незрелым и непредсказуемым. У него не было ни малейшего плана, кем стать и что делать со своей жизнью. Опасность, что он может влюбиться в примитивную шлюху, была велика, и Генриетта уже довольно давно ожидала чего-то подобного. Тильда фон Дорнвальд, видит Бог, была неплохой партией. Воспитанная, образованная, из богатого дома. Могло быть и хуже. Пожалуй, стоит рассмотреть дело с этой точки зрения. Матиас создаст семью быстрее, чем рассчитывал, и сразу же вынужден будет взвалить на себя обязанности отца семейства. Это пойдет ему на пользу. Он успокоится. Его по-юношески безрассудные годы только начались, но быстро закончатся. Они будут подавлены в зародыше. Молодой жеребец будет укрощен во время первого же выезда.

Генриетта улыбнулась, потом легко, словно молодая девушка, взбежала по лестнице и постучала в дверь Матиаса.

— Я не собираюсь жениться, — проворчал Матиас, — я ведь ее почти не знаю.

— Об этом надо было думать раньше!

— Господи, мама! В каком столетии мы живем? Сейчас мужчины не женятся только потому, что попали в постель к женщине и она забеременела. Вернись в реальность!

— Она из неплохого стойла, а это уже половина дела. Таким образом будет устранена опасность, что ты однажды свяжешься с какой-нибудь продавщицей сосисок.

— А ты уверена, что я уже не связался с продавщицей сосисок?

— А вот это лучше оставь. Развод — дело дорогое и сложное. И прежде всего когда есть ребенок.

— Можешь говорить все, что хочешь, я жениться я не буду! — Матиаса постепенно начал выводить из себя тон матери. — Мы не в Турции и сейчас — не Средневековье. Пока я не полюблю, ни о какой свадьбе не может быть и речи.

Генриетта иронически улыбнулась:

— Любовь, которая вспыхивает сразу, проходит, сын мой. А любовь, которая возникает постепенно, остается. Да и антипатия между вами не может быть такой уж большой, иначе Тильда не была бы беременна.

Матиас сердито сверкнул глазами:

— Предупреждаю тебя: не лезь в это дело, мама! Это моя жизнь, и это — мои решения! Тебя они не касаются.

Генриетта рассмеялась:

— Осмелюсь напомнить, что ты мой сын, что ты живешь в моем доме и за мои деньги. И не бедно. А посему меня все это очень даже касается!

Матиас вышел из комнаты. Ему очень хотелось хлопнуть дверью, но он не решился. Он не увидел, что мать довольно улыбается.

И с того момента Генриетта ходила по дому с траурным выражением лица. Она говорила только самое необходимое, а если Матиас спрашивал о чем-то, давала стереотипный ответ: «Ах, оставь меня».

Время от времени она театрально хваталась за сердце и опускалась в кресло. Матиас каждый раз пугался до смерти, брал ее за руку, и она стонала:

— Ничего, ничего, все уже хорошо…

А он раздумывал, отчего мать такая устрашающе бледная: оттого, что ей действительно плохо, или же она из тактических соображений отказывается от косметики?

Ему были невыносимы сложившаяся ситуация и обстановка в доме, но он не знал, как себя вести. Он уже не злился, что ему, как обычно, приходится плясать под дудку матери, а чувствовал себя виноватым. Он вообще не мог выносить, когда она страдала из-за него.