Что значит:

Не успела юная Леонора взглянуть на эту надпись, как сердце ее разгадало загадку; ею овладело радостное волнение. Дон Фернан понял, что она раскрыла тайну и что ей отнюдь не противно видеть его; он развеселился, проявляя поистине искрометное остроумие и рассказав множество приятных историй, весьма позабавивших Леонору. И все же, как ни отрадно ей было слушать его, она улучила минутку и, потихоньку отведя сестру в сторону, спросила ее:

— Дорогая Матильда, вы что же, в отличие от меня, совсем не опасаетесь, что дона Фернана и дона Хайме узнают?

— Не понимаю, — отвечала ей Матильда, — о чем это вы?

— Ах, бедная девочка, — сказала Леонора с улыбкой, — плохо же ваши глаза служат вашему сердцу! Как! Вы до сих пор не поняли, что тот мавр, что не отходит от вас, — дон Хайме, а другой, беседовавший со мной, — дон Фернан?

— Возможно ли?! — воскликнула Матильда. — Сестра, неужели это правда?! Однако же, — продолжала она, — он так пристально смотрит на меня и так со мной любезен, что заставляет меня отбросить последние сомнения.

Возвращаясь к маврам, они услышали, как графиня предлагает всем выйти в сад, — там, в отдаленной рощице, она приказала устроить иллюминацию, которую все нашли поистине очаровательной. Компания прошла по длинной аллее, выходившей к двум каналам; там жасмины и померанцы, перевитые жимолостью, образовывали открытую зеленую беседку, посреди которой бил фонтан, и вода его падала в бассейн с нежным журчанием, подзадоривавшим соловьев: те старались вовсю, заглушая шум струй своим щебетом. Все в восхищении сошлись на том, что сия беседка — воистину обитель услад; затем уселись на скамейки, выложенные дерном; тут как раз подали напитки со льдом, шоколад, варенья[199], чтобы подкрепиться до ужина. Графиня всячески старалась развлечь мавров, а поскольку в то время в моде были романсы, то она и велела Леоноре рассказать самый свежий из них. Прелестная девица не осмелилась отказать, ибо не так воспитала ее матушка, чтобы пренебречь ничтожнейшим из ее приказаний; и вот она начала.

Желтый Карлик[200]

ила когда-то королева. Она родила много детей, но в живых осталась одна только дочь. Правда, эта дочь была прекрасней всех дочерей на свете, и овдовевшая королева не чаяла в ней души; но она так боялась потерять юную принцессу, что не старалась исправить ее недостатки. Восхитительная девушка знала, что красотой больше походит на богиню, чем на смертную женщину, знала, что ей предстоит носить корону; она упивалась своей расцветающей прелестью и возгордилась так, что стала всех презирать.

Ласки и потачки королевы-матери еще больше убеждали дочь, что на свете нет жениха, ее достойного. Что ни день, принцессу наряжали Палладой, или Дианой[201], а первые дамы королевства сопровождали ее в костюме нимф. Наконец, чтобы совсем уже вскружить голову принцессе, королева нарекла ее Красавицей. Она приказала самым искусным придворным художникам написать портрет дочери, а потом разослала эти портреты королям, с которыми поддерживала дружбу. Увидав портрет принцессы, ни один из них не мог устоять против ее всепобеждающих чар — иные заболели от любви, иные лишились рассудка, а те, кому повезло больше, в добром здравии явились ко двору ее матери. Но, едва бедные государи увидели принцессу, они сделались ее рабами.

На свете не было королевского двора более изысканного и учтивого. Двадцать венценосцев, соперничая друг с другом, пытались заслужить благосклонность принцессы. Если, потратив триста или даже четыреста миллионов золотом на один только бал, они слышали из ее уст небрежное: «Очень мило», то уже почитали себя счастливыми. Королева была в восторге от того, что ее дочь окружена таким поклонением. Не проходило дня, чтобы ко двору не прислали семь или восемь тысяч сонетов и столько же элегий, мадригалов и песенок, сочиненных поэтами со всех концов света. И воспевали прозаики и поэты того времени только одну Красавицу. Даже праздничные фейерверки устраивали в ту пору из стихотворений: они сверкали и горели лучше всяких дров.

Принцессе уже исполнилось пятнадцать лет, но никто не смел просить ее руки, хотя каждый мечтал о чести стать ее супругом. Но как тронуть подобное сердце? Хоть пытайся из-за нее удавиться несколько раз на дню, она сочтет это безделицей. Вздыхатели роптали на жестокость принцессы, а королева, которой не терпелось выдать дочь замуж, не знала, как взяться за дело.

— Ну, пожалуйста, — просила иногда королева свою дочь, — смирите хоть немного невыносимую гордыню. Это она внушает вам презрение ко всем королям, что съезжаются к нашему двору. Я мечтаю выдать вас за одного из них, а вы не хотите мне угодить.

— Я счастлива и так, — отвечала Красавица. — Позвольте же мне, матушка, сохранить мое душевное спокойствие. По-моему, вам следовало бы огорчаться, если бы я его утратила.

— Нет, — возражала королева, — я огорчилась бы, если бы вы полюбили того, кто вас не достоин, но взгляните же, кто просит вашей руки. Поверьте мне: никто на свете не может с ними сравниться.

И это была правда. Но принцесса, уверенная в собственных достоинствах, полагала, что сама она превосходит всех. Упорно отказываясь выходить замуж, она мало-помалу так раздосадовала мать, что та стала раскаиваться, да поздно, в том, что слишком потакала дочери.

Не зная, что предпринять, королева в одиночестве отправилась к прославленной фее, которую звали Фея пустыни. Однако увидеть фею было не так-то легко — ее охраняли львы. Но это не смутило королеву — она с давних пор знала, что львам надо бросить пирожное из просяной муки на сахаре и на крокодильих яйцах; королева сама испекла его и положила в корзиночку, которую взяла с собой в дорогу. Но долго идти пешком она не привыкла и, устав, прилегла отдохнуть под деревом. Незаметно для себя она заснула, а проснувшись, увидела, что корзинка пуста — пирожное исчезло, и в довершение несчастья королева услышала, что громадные львы близко — они громко рычали, почуяв ее.

— Увы! Что со мной будет? — горестно воскликнула королева. — Львы меня сожрут.

И она заплакала. Не в силах двинуться с места, чтобы спастись бегством, она только прижималась к дереву, под которым спала. И вдруг услышала: «Хруп, хруп!» Она огляделась по сторонам, потом подняла глаза и увидела на дереве человечка размером не больше локтя — и человечек этот ел апельсины.

— Я знаю вас, королева, — сказал он ей, — и знаю, как вы боитесь львов. И не напрасно — ведь львы уже сожрали многих, а у вас, на беду, не осталось пирожного.

— Что ж, придется умереть, — вздохнула королева. — Увы! Я бы меньше горевала об этом, если бы успела выдать замуж мою дорогую дочь!

— Так, стало быть, у вас есть дочь? — воскликнул Желтый Карлик (его прозвали так за желтизну кожи и за то, что он жил в апельсиновом дереве). — Право, я очень рад, потому что давно уже ищу жену на суше и на море. Если вы отдадите ее за меня, я спасу вас от львов, тигров и медведей.

Королева посмотрела на ужасного Карлика, и своим видом он испугал ее не меньше, чем прежде львы. Задумавшись, она ничего не ответила.

— Как, сударыня, — вскричал он, — вы еще сомневаетесь? Видно, вы совсем не дорожите жизнью.