Она уверяла его, что не задержится дольше, чем в прошлый раз, и что разлука и для нее столь же чувствительна, и умоляла его не беспокоиться. Принцесса отправилась на свадьбу с той же свитой и так же явилась к началу церемонии. Ее встретили невольным возгласом восхищения. От нее и вправду глаз было не оторвать, все с трудом верили, что такой необыкновенной красотою наделена простая смертная.

Король пришел в восторг: он глаз от нее не мог отвести и приказал закрыть все двери, чтобы задержать ее. Церемония уже подходила к концу, и принцесса проворно поднялась, стараясь скрыться в толпе, но каково же было ее удивление и огорчение, когда все двери оказались заперты!

Однако король был с ней столь почтителен и ласков, что страхи ее рассеялись. Он умолял ее не лишать их так скоро удовольствия видеть ее, и пригласил разделить празднество со всеми приглашенными принцами и принцессами. Потом сам ввел принцессу в роскошную залу, где собрался весь двор, сам взял золотой тазик и кувшин с водой, чтобы полить на ее прекрасные руки. И тут уж Чудо-Грёза не совладала с собою.

Она бросилась ему в ноги и произнесла, обнимая его колени:

— Вот и сбылся мой сон, батюшка: вы поливаете мне на руки на свадьбе сестрицы — и, однако ж, ничего страшного с вами не случилось!

Королю тем легче было узнать ее, что уже не раз замечал он в ней необыкновенное сходство с Чудо-Грёзой.

— Ах, милая дочь! — воскликнул он в слезах, обнимая ее. — Сможете ли вы забыть о моей жестокости? А ведь я и вправду думал, что ваш сон предвещает мне утрату короны, и потому желал вашей смерти. Да ведь так оно теперь-то и вышло, — добавил он потом, — ибо корону свою я передаю вам. — С этими словами король снял с себя корону и надел ее ей на голову, воскликнув:

— Да здравствует Ее Величество Чудо-Грёза!

И все подхватили его возглас, а обе сестры молодой королевы бросились ей на шею, обнимая ее и целуя. Чудо-Грёза не помнила себя от радости, она и плакала и смеялась, обнимала одну сестру, говоря с другой, благодарила короля и не забыла спросить про гвардейского капитана, которому стольким была обязана; а узнав, что он уже умер, опечалилась несказанно.

Ее пригласили на пир, и за столом король спросил, каково приходилось ей с тех пор, как он отдал свой бесчеловечный приказ. Она тут же обо всем рассказала с неподражаемым изяществом, так что все внимательно слушали ее.

Но пока забывшая обо всем Чудо-Грёза веселилась с отцом и сестрами, час, когда ей надлежало вернуться, прошел, и влюбленный баран не помнил себя от волнения и скорби.

— Она не желает возвращаться, — восклицал он, — ибо ей стала отвратительна моя баранья морда! Ах, и несчастный же я любовник! Что станется со мной без Чудо-Грёзы? О Чурбанна, зловредная фея, жестоко мстишь ты за мое безразличие!

Сетованиям его не было конца, и, увидев, что ночь уже близко, а принцессы все нет, он сам помчался в город и, придя к вратам дворца, спросил о Чудо-Грёзе; но ее приключения были уже слишком известны, и потому его даже на порог не пустили. Жалобы и стенания барана тронули бы кого угодно, но только не суровых королевских стражников. Наконец, не в силах снести такое горе, он пал наземь и испустил дух.

Король, ничего не знавший об этой прискорбной трагедии, предложил дочери прокатиться по городу, освещенному множеством факелов, украшавших и окна домов, и большие площади. Но каково же было принцессе, едва выйдя из дворца, увидеть, что на мостовой бездыханным лежит милый ее барашек? Выскочив из кареты, она бросилась к нему, рыдая и оплакивая его от души, — тут и поняла Чудо-Грёза, что ее небрежность стоила жизни королю-Барану, и сама едва не умерла с горя.

Вот и приходится признать, что и самые высокородные господа, подобно всем смертным, столь же подвержены ударам судьбы и нередко самые страшные несчастья постигают их как раз в ту минуту, когда кажется им, что почти достигли они исполнения всех желаний.

Дон Габриэль Понсе де Леон

Продолжение

онья Хуана, знавшая толк в романсах, горячо расхваливала только что рассказанный; она жалела несчастного барашка, бранила Чудо-Грёзу за ее оплошность и никогда еще не бывала в лучшем расположении духа.

Наконец она удалилась — пора было принарядиться. Хуана смотрелась во все зеркала, какие только у нее были, с таким вниманием, как, быть может, никогда прежде. Быстро переодевшись, она пошла к племянницам и застала их еще в кровати.

— До чего же вы ленивы! — сказала она. — А вот я уже была у пилигримов. Я услышала прекраснейший романс на свете и уже сотню раз обошла весь дом; прояви вы сострадание, так последовали бы моему примеру и глаза у вас были бы не такие заплывшие да заспанные — взгляните вон, как ясны мои, сна в них как не бывало.

Исидора и Мелани с трудом сдержали смех, ведь глазки у доньи Хуаны были такие маленькие и запавшие, что, если б не краснота, их, сказать по правде, и разглядеть-то было бы трудно.

Девицы отвечали, что у них болит голова и они не знали, что им следует посещать этих чужеземцев.

— Вот уж они вам и наскучили! — усмехнулась Хуана. — Конечно, они же не знатные сеньоры. А вот я, так напротив, люблю их за их бедность; и что же может быть трогательнее, чем оказаться вдали от дома, стать жертвой нападения, страдать от раны? Право, меня все это так задело за живое, что я решила восполнить весь ущерб, нанесенный им грабителями: я хочу, чтобы они остались здесь на некоторое время и обучили вас всему тому, ради чего мой брат и послал их сюда.

— Как, сударыня, — воскликнула Исидора, — вы собираетесь оставить в доме людей, которых не знаете и которые, быть может, ничего не смыслят в своем деле? Да мы с ними скорее забудем все, что прежде умели, чем научимся чему-нибудь новому!

— Вы противитесь всему, чего я ни пожелаю, дорогие мои племянницы! — в гневе отвечала донья Хуана. — Что ж, я не могу заставить вас учиться против воли, но тогда уж позвольте мне поучиться самой. Я-то с радостью займусь и пением, и гитарой; лет пятьдесят назад я очень недурно играла, немножко освежить умение — и я все вспомню, то-то вам будет приятно послушать!

Поскольку тетка была скуповата, Исидора сочла, что легко сможет отделаться от пилигримов, сперва описав ей смешную картину — когда в ее апартаментах эти паломники примутся играть на разных инструментах и петь в своих кожаных накидках, жутких широкополых шляпах, при раковинах и флягах из тыквы, — а потом намекнув, что учителей надо бы приодеть, прежде чем приниматься за уроки.