Она оставила графу письмо, в котором просила его приехать и привезти племянника. Но граф, уже уставший от причуд жены, не слишком спешил, благословляя небеса за эту давно желанную разлуку, и жалел своих дочерей, которым столько страданий доставлял скверный нрав матери.

Узнав об отъезде возлюбленных, дон Хайме и дон Фернан едва не умерли от печали и принялись выдумывать всевозможные способы вернуть их в Мадрид; но дон Франсиско сказал им, что, если они воспользуются хоть одним из них, то, вне всякого сомнения, испортят все дело. Тогда, поняв безнадежность своих планов, они решились поехать в Кадис сами, дабы там изыскать способ повидать своих избранниц и поговорить с ними.

Они уговаривали дона Франсиско помочь им в этом, составив компанию, и он не смог отказать. Да к тому же и граф Фуэнтес, которому не хотелось покидать двор, был очень рад, что его племянник проведает графиню. Она тоже ему очень обрадовалась, еще не зная, что с ним пожаловали и дон Фернан с доном Хайме. Кавалеры видели барышень по вечерам, в зарешеченном окошке, выходившем на маленькую безлюдную улицу. Они жаловались друг другу на злую судьбу, клялись в вечной верности, льстя себя надеждами, столь приятными их чувствительным сердцам; и, хотя им было чего желать получше того, чем приходилось тешиться, — они все же были счастливы, что удается обмануть графиню. Но дуэньи, приставленные к барышням, слишком ревностно исполняли свой долг, чтобы дать юным поклонникам себя провести. Влюбленных застигли у решетки, и, как те ни умоляли, обещая за молчание все что угодно, старухи рассказали обо всем графине.

Услыхав об этом, разъяренная мать, не дождавшись рассвета, вскочила с постели и, снарядив карету, уселась в нее вместе с дочерьми и бранила их всю дорогу, пока добирались до почти неприступного замка в дне езды от Кадиса; там она с ними и затворилась. Легко вообразить, какой переполох вызвал у наших влюбленных этот столь внезапный отъезд; жалобные вздохи сменялись сетованиями, и, когда дон Франсиско отправился в Аспеньяс (так назывался замок графини), то привез кузинам письма и множество маленьких подарочков; зная истинные чувства друзей и будучи уверен, что те намерены жениться на барышнях, он уговорил сестер принять все это. Но стоило ему лишь вернуться из Аспеньяса, как дон Фернан и дон Хайме принялись уговаривать его снова отправиться туда же и под каким-нибудь предлогом вывезти кузин, дав им возможность повидать своих дорогих возлюбленных. Однако дело это казалось столь непростым, что дон Франсиско долго не мог решиться и довольствовался тем, что помогал влюбленным переписываться.

Он провел несколько дней у тетки и кузин, и вот, уже собираясь уезжать, услышал, как графиня обмолвилась, что если бы и захотела поехать в Кадис, так только чтобы взглянуть на недавно прибывшего туда посла короля Марокко[196]. Тут он и подумал, что, ловко воспользовавшись этим предлогом, сможет порадовать друзей, устроив им встречу с избранницами. Он отвечал графине, что уже свел короткое знакомство с сыновьями посла, людьми умными и учтивыми, и если она соблаговолит пообещать ему принять их у себя со всеми церемониями, подобающими людям их ранга у них на родине, то он постарается привезти их к ней, ибо они высоко ценят людей благородного происхождения. Дон Франсиско добавил при этом, что, не успел он только рассказать им о графине, как те сразу загорелись желанием засвидетельствовать ей почтение. Генеалогия была одной из слабостей этой дамы, чей кабинет был завален дворянскими грамотами, а изображения герба украшали даже клетку с попугаем. Дон Франсиско, прекрасно знавший об этом, закончил так:

— Вы конечно же согласитесь, сударыня, что, если уж вас посетят дети посла далекого Марокко, то всем будет ясно, что благородство вашего происхождения ценят и там, и в будущем такой визит может лишь украсить ваше генеалогическое древо.

Графиня, любопытная и тщеславная, решила, что это и впрямь станет шумным событием, так что предложение племянника ее немало обрадовало.

— Обо всем-то вы заботитесь, — молвила она, — и я весьма признательна вам за предупредительность; пустите же в ход все ваше влияние, чтобы я смогла с радостью принять у себя их магометанские превосходительства.

Чтобы на несколько мгновений приблизить радость от писем возлюбленных, которую уже предвкушали дон Хайме и его кузен, они выехали навстречу дону Франсиско, горячо поблагодарив его за все добрые услуги и за то, что он помогает им добиться расположения барышень. Тогда дон Франсиско и рассказал им, что его тетка горит желанием повидать сыновей марокканского посла; прелесть же ситуации в том, что кузины ничего не подозревают о придуманном им переодевании, а потому будут немало удивлены, однако подобное удивление всегда приятно; он подробно передал им весь разговор с графиней.

— Советую вам не просто переодеться, — продолжал он, — но и как следует подготовиться к предстоящей вам роли, а я уж обещаю достойно сыграть свою.

Оба влюбленных, очарованные изобретательностью дона Франсиско, нахвалиться не могли на его ум и ловкость. Не теряя ни минуты, они занялись костюмами, заказав богатые одежды из золотой парчи, украшенной драгоценными камнями, ятаганы, чьи рукояти были усыпаны бриллиантами, тюрбаны и все прочее, необходимое для подобного маскарада. Им посчастливилось найти художника, приготовившего специальное масло, от которого лицо делалось намного смуглее. Когда все маленькое путешествие было подготовлено, дон Франсиско послал слугу предупредить графиню о дне, когда он привезет к ней сыновей посла. Та, не на шутку разволновавшись, решила быть во всеоружии, дабы достойно принять сих знаменитых мавров, и приказала дочерям всячески стараться понравиться им; суровость, с какой она оценивала все нации, отступила перед этими марокканцами: ведь, будучи особой весьма набожной, для коей мавры были варварами и врагами истинной веры, она и мысли не допускала, чтобы испанка вдруг полюбила некрещеного, и потому решила, что ничем не рискует, позволяя галантным африканцам полюбоваться своими дочерьми.

Когда наступил вечер их прибытия, весь дворец украсили множеством огней. Графиня встречала гостей на лестнице; они же приветствовали ее такими причудливыми поклонами, столько раз воздевали и опускали руки, произнося на все лады то «и», то «а», то «о»[197], что дон Франсиско, изо всех сил старавшийся сдержать смех, едва не задохнулся; графиня же учтивейше им кланялась, однако ж при слове «Аллах» ни разу не удержалась, чтобы украдкой не перекреститься. С выражениями живейшей признательности она приняла от них в подарок отрезы парчи, веера, китайские шкатулки, каменья с резьбой и прочие замечательные диковинки, которые они привезли ей и ее дочерям, объяснив, что в их краях это самые обычные вещи; по-испански они при этом старались изъясняться так скверно, что понять их было весьма и весьма трудно.

Милейшая графиня пришла в восторг от столь многочисленных проявлений почтения; однако, говоря с ней, молодые люди были несколько рассеянны, как и свойственно влюбленным, увидевшим предмет своего обожания; как ни старались они не смотреть на возлюбленных, взоры их то и дело устремлялись к ним. И вот наконец донья Леонора почувствовала укол беспокойства, отрадного ее сердцу, но беспричинного; хотя и вспомнила она глаза дона Фернана, а в чертах одного из мавров уловила некоторое сходство с доном Хайме, — но как ей было узнать их самих в этих смуглых и столь причудливо одетых незнакомцах?

Графиня провела их по большой галерее, украшенной картинами, указав на одну, недавно ею купленную; на ней Амуры забавлялись разными играми, а самый маленький из них, надев маску, пугал остальных. Дон Фернан похвалил выдумку художника и его мастерство, и это была речь умного человека с хорошим вкусом. Он с равнодушным видом остановился перед картиной и, пока графиня говорила с племянником, все развлекавшим ее, не отставая ни на шаг, влюбленный мавр взял карандаш и написал у ног Амура в маске: