Было уже так поздно, что Понсе де Леон и граф де Агиляр не захотели расходиться по своим спальням, а улеглись вместе. Граф еще не спал, когда дверь вдруг тихонько отворилась. Немало удивленный, тем более что обычно он не оставлял ключ в двери, он изумился еще сильнее, когда в комнату вошли мужчина и женщина. Он толкнул кузена и, приложив палец к губам, сделал ему знак смотреть внимательно. Луна светила так ярко, что было видно все происходящее в комнате.

Сначала они решили, что это донья Хуана невидимкой прокралась к графу; однако зачем тогда было приводить с собой мужчину, да к тому же стоять в углу? Дон Габриэль, вспомнив, как однажды Исидора удостоила его ласковым взглядом, льстил себя надеждой, что это она, раскаявшись в своем безразличии, пришла поговорить с ним. Однако для такой разумной особы, как Исидора, было бы слишком странно явиться в столь поздний час, да к тому же и в комнату графа. Тут дон Габриэль испугался, подумав — а не к его ли кузену, в самом деле, шла Исидора, ведь она всегда была так с ним любезна.

Вот какие мысли занимали их, когда дама вдруг произнесла вполголоса:

— А ведь я очень робею вашей тетушки, дон Луис! Как-то посмотрит она на меня, после всего, на что я ради вас решилась?

— Ничего не опасайтесь, прекрасная Люсиль, — отвечал ей дон Луис, — донья Хуана весьма учтива, а мои сестры готовы на все, чтобы вам угодить. Однако будить их еще рано, потому я и привел вас в мою спальню, чтобы вы провели здесь остаток ночи, а я пока приму меры, дабы никто не узнал, что мы здесь.

— В самом деле, — сказала она, — гневу моих родных не будет предела, а полученное мною богатое наследство придало мне в их глазах больше важности, чем прежде. Увы, дон Луис! Как же нам заставить их смягчиться?

— Я буду любить вас больше всего на свете, дорогая Люсиль, — отвечал он, — и я надеюсь, они поймут, что лишь непобедимая страсть заставила меня вас похитить; но ведь, в конце концов, род мой достаточно благороден… — Он не успел закончить фразу, так как граф, уже четверть часа сдерживавший одолевавший его кашель, наконец не выдержал. От этого звука напуганная Люсиль бросилась бы вон из комнаты, если бы дон Луис, входя, не озаботился запереть дверь. Он быстро подошел к кровати и немало удивился, найдя на стульях одежду, которую, уезжая, оставил в гардеробе. Он не мог понять, кто осмелился на такое — взять и надеть все это, а было ясно, что это тот самый, кто только что кашлянул в его кровати.

Он уже собирался откинуть полог, но сказал Люсиль:

— Не знаю, как быть; возможно, этот человек спит, и он нас не слышал; не исключено ведь, что он и глух.

— Если он и спит, и будь он даже глух, — отвечала Люсиль, — уж наверное, не следует нам быть при нем в этой комнате, если только, бесконечной божьей милостью, он к тому же не слеп?

Тут Понсе де Леон и его кузен, громко засмеявшись, сами откинули полог.

— Дон Луис, — заговорили оба, — дорогой дон Луис, здесь ваши лучшие друзья, и знайте, что мы нуждаемся в вашей скромности не меньше, чем вы в нашей. — Услышав знакомые голоса, дон Луис крайне удивился, тем более что он уже успел оплакать их гибель.

С тех пор, как они уехали из Кадиса, взяв лишь одного лакея, никто больше о них ничего не слыхал, а поскольку в том краю свирепствовала шайка разбойников, никому не дававшая проходу, все и решили, что оба друга попались им в лапы и были убиты. Потому-то дону Луису легче было представить себе их тени, явившиеся с того света, нежели самих своих друзей, полных жизни и сил, у доньи Хуаны — строжайшей из девиц, которая, стало быть, удерживала в плену тех, кто оказался в ее власти.

Люсиль дрожала, а дон Луис молча размышлял о столь необычайном происшествии.

— Подойдите же, дорогой друг, — продолжал граф, — нам столько всего надо вам рассказать.

Дон Луис раскрыл им объятия.

— Как выразить мою радость и удивление? — воскликнул он. — Ваш тайный отъезд из Кадиса крайне обеспокоил меня, и я счастлив, что мрачные слухи оказались ложными. Но найти вас здесь, в моей комнате, где я полагал быть наедине с доньей Люсиль! Встретить вас у моей нелюдимой тетушки! Что же все это значит? Не замешаны ли тут мои сестры? Расскажите мне все не таясь.

— Да, дон Луис, — сказал ему дон Габриэль, — ваши сестры тут замешаны, ибо меня так задел за живое ваш рассказ о достоинствах старшей, и такой прекрасной мне ее описывали, что я утратил покой и только лишь и мечтал повидать ее. Я поговорил бы об этом с вами, да вы спешно уехали в Севилью. Мне даже казалось, что исполнить задуманное мною невозможно, ведь я уже знал, как сурова донья Хуана с племянницами, и, наверное, не решился бы на такое приключение, не сжалься надо мною кузен, — ведь это он придумал маскарад, благодаря которому мы были здесь благосклонно приняты.

Граф рассказал другу и о своей страсти к Мелани, и о предложении Хуаны уехать с нею в Индию[160].

Дон Луис с радостью слушал. Для его сестер было бы несказанной удачей найти столь завидные партии; ему были известны личные достоинства друзей, их благородное происхождение, их богатство. Он обнял их и расцеловал, просияв от такой нежданной встречи.

— Однако же, — промолвил он, — я предвижу некоторые сложности, которые нам должно помочь уладить время. Вы говорите, что сердца моих сестер клонятся не туда, куда вам хотелось бы, ну, а сердце моей тетушки, конечно, будет весьма разгневано, когда тот, кого она желала видеть своим мужем, окажется ее племянником. Родитель дона Габриэля, быть может, приготовил для него другую партию, мой же отец в чужих краях, а родственники Люсиль, конечно, будут меня преследовать, так что нам с нею, скорее всего, придется уехать в Португалию.

— Вы огорчаете нас, — отвечал дон Габриэль, — ваши предчувствия указывают на препятствия, которых не заметила наша любовь. И все же, несмотря ни на что, мы решились держаться до последнего и скорее умрем, чем отступимся от предмета нашей страсти.

Люсиль не пожелала приблизиться к графу и Понсе де Леону; ей, хотя и знакомой с ними, казалось неловко видеть их в постели. Она оставалась там же, где уселась в начале разговора. Дон Габриэль заметил, как дон Луис беспокоится о том, что она так дурно провела эту ночь, поэтому он посоветовал другу отвести ее в его спальню, которую от комнаты графа отделяла только одна зала. Дон Луис предложил эти апартаменты очаровательной особе, чему Люсиль весьма обрадовалась; она тут же бросилась на кровать, даже не раздеваясь. Дон Луис прикрыл за ней дверь и вернулся к друзьям: у него ведь был свой ключ, благодаря чему он и вошел туда так просто среди ночи.

Они договорились, что раскроют сестрам секрет переодевания в пилигримов и попросят их сделать некоторое усилие над своими привязанностями, так, чтобы их склонности оказались сообразны склонностям дона Габриэля и графа, а те, как только девицы согласятся на это, напишут своим отцам и испросят их согласия на брак. Было решено держать все в тайне от доньи Хуаны, пока дело не решится.

Трое друзей обсуждали свой план до восьми часов утра. Затем дон Луис, пожелавший проведать Люсиль, тихонько зашел к ней; не решившись ее разбудить, он так же тихо прошел в апартаменты Хуаны, немало удивив совсем не ждавших его служанок; но больше всех удивилась сама тетушка. Попросив разрешения поговорить с нею, он рассказал, как хорошо его два года принимали в семье Люсиль, которая в то время была небогатой, так что любил он ее только за добродетель и многие иные прекрасные качества. Сама Люсиль считала, что их будущий брак — дело решенное. И вот брат этой прелестной особы был убит, а она сделалась одной из самых богатых наследниц в Андалусии. Тогда ее дед передумал выдавать ее замуж за дона Луиса и велел ей переехать из Кадиса в Севилью; там он держал ее при себе, собираясь выдать замуж за сына одного из своих друзей. Не выдержав подобного бесчестия, — ведь, отнимая возлюбленную, ему наносили оскорбление, — дон Луис, сговорившись с Люсиль, похитил ее; теперь же он просит тетушку ласково принять у себя его избранницу и быть с нею такой же доброй, какой она всегда была с ним.