— О, извините, ваша светлость…

— Да ладно уж, как договаривались, говори свое желание.

— Я бы хотела сделать вам массаж.

Като даже растерялась от такого неожиданного желания. Пробудившееся внутри нее чудовище кричало «да здравствует массаж», усилием разума Като отогнала от себя это наваждение.

— Массаж, так массаж, — и, оголившись, перевернувшись на живот, позволила горничной вылить себе на спину массажное масло из цветов персика. Служанка согрела руки и принялась растирать масло. Она проворно и привычно размяла ей косточки, затекшие плечи и руки. Но массируя круговыми движениями графинины бедра, несколько раз, как бы невзначай, скользнула на попу. Като в такие моменты словно обдало контрастным душем, перехватило дыхание. Она списала все свои мысли на озабоченность, ведь чудовище внутри нее твердило «еще, давай еще».

Горничная, словно улавливая ее мысли, только этим не ограничилась. Она потерла Като ребра, а потом, опять будто бы нечаянно пробежалась пальчиками по груди, а затем недвусмысленно коснулась языком ее спины между лопаток — «кошачьего местечка». Като замерла от неожиданности, и тут же резко обернулась к горничной. Во дворе неистово трещали цикады, лунный свет один очерчивал их силуэты в этой комнате — ибо горничная в какой-то момент успела затушить все пять свечей в подсвечнике на окне.

Не помня себя саму, Като рывком притянула к себе свою горничную и наградила ее невиданной пылкости поцелуем. Рабыня от неожиданности растерялась, хотела отпрянуть, но тут же, словно о чем-то вспомнив, покорно и бессильно обмякла. Като тотчас же выпустила ее, осознав свою ошибку.

Нет, не этого требовало ее тело.

Где-то в глубине ее этой ночью растаял огромный ледник, в котором она сама держала в плену, словно сибирского мамонта, доселе неведомое ей Чудовище Чувственности. И когда сегодня, сейчас, оно получило право голоса в ее сознании, это чудовище, она ошибочно приняла его за влюбленность, если хотите, просто тягу — к этой самой горничной. Но поцеловав объект своего вожделения, она не ощутила ничего, с таким же успехом можно было целовать вон те листья плюща, или же покусывать лед из бокала с напитком, или же обнимать камень.

Едва дверь в подземный спа под Хиль-де-Винтером затворилась рукою нашей «графини» — герцог велел подать живых угрей.

— Графиня пропускает наше коронное блюдо, — изрядно захмелевший, заплетающимся языком пошутил он, выбирая из поднесенных ему ушат угря потолще и энергичнее, — но никто из стоявших поодаль рабынь не вторил ему угодливым смешком — все они застыли в напряженном ожидании.

Матей, выпивая уже наедине с самим собой, снова привлек к себе за волоса сегодняшнюю жертву «Черного дома», избавленную уже от необходимости удерживаться на деревянной «лошадке», впивавшейся в незащищенную плоть. Вертлявый угорь, каждое движение которого теперь сопровождалось ахами и охами рыжеволосой девицы — рукою герцога был направлен меж ее порозовевших от хлыста ягодиц. Жестом он подозвал еще одну служанку, заставив ту зубами придержать за хвост морского обитателя, погруженного во внутренности жертвы Черного дома.

Кто знает, какие чувства вызывала вся эта сцена у хозяина замка, пока он степенно доканчивал бутыль раритетного спиртного, закусывая гигантскими оливами на шпажках. Некому было спросить его о причинах, побуждавших искать усладу взору в столь вычурных фантазиях…

Срывая с острой шпажки очередной плод, и взглядом едва не пожирая двух рабынь, связанных одним трепещущим угрем, герцог, наконец, поднялся. Он быстро смочил кисть в соке сеймурианской гевелии, смешанном с имбирем и камфарой — сие зелье не только отменно смазывало, но и согревало ткани, даря им эластичность.

Быстро и осторожно Матей ввел руку, обхватив угря внутри девушки, так что запястье его оказалось стиснуто кольцевидной мышцей ее прекрасной попки.

В какой-то момент нож для колки льда, направляемый другой его рукой, мелькнул меж девушек — и вот уже зубки одной из них удерживают не целого угря, а лишь его отсеченный, трепыхающийся, брызжущий соками хвост…

Абсолютно грубой и непочтительной пощечиной герцог отодвинул рабыню в сторону, если не сказать — отбросил ее — теперь утирающуюся от маслянистой рыбьей крови, все еще держащую хвост морского гада в руке. И медленным, осторожным, трепетным движением Матей миллиметр за миллиметром начал доставать ополовиненного гада из девичьего телесного «плена» — тут же внедряясь острым лезвием в плоть агонизирующего угря.

— Зажарить.

Угорь на ноже, все еще трепещущий, был брошен рабыням. Те беспрекословно поймали его, рискуя порезать пальчики о торчавшее из него лезвие, и бегом кинулись выполнять герцоговское поручение. Каждая из них знала — «Гранатовая вечеринка» только начинается, и не стоит гневить хозяина замка.

— Ты взял ее? — Равнодушно-буднично спросил герцог вошедшую в пещеру карамельную рабыню, вернувшуюся из спальни Като.

— Нет, ваше величество. Я сделал ей массаж, но она только поцеловала меня и велела уйти.

Герцог не смог скрыть вырвавшегося у него разочарованного вздоха, он раздраженно взъерошил копну своих светлых волос, откинувшись на шелковые подушки в шикарном кресле.

— Не понимаю эту барышню.

Стряхнув налипшие на шелковую одежду крошки изящным жестом, он подвелся на ноги. Гулкий цокот его подкованных металлом сапог для верховой езды отдавался эхом в каменных сводах подземной пещеры.

Еще один недовольный вздох, похожий на фырканье жеребца — и он снова опустился в кресло — на этот раз в то, что стояло у камина. Ему тотчас же поднесли чашу ароматной арабики, однако герцог пить не стал, и водрузил чашу с кофием меж ягодиц пленницы из ангстлоха. Глаза ее были предусмотрительно завязаны, во рту — кляп — ведь герцог не любил многословность и давящие на жалость взгляды, особенно в минуты утех. Собственно, утеха заключалась в следующем — взятая в плен прислужница гвардейских офицеров, не более, чем месяц с половиной назад осадивших Хиль-де-Винтер — была всецело в его власти. В былые времена рабыня, возможно, готовила кушанья своему хозяину — сегодня она грела на своем теле лишь чашку кофе, сама распятая у камина, с волосами, за время заключения свалявшимися, словно ветошь, коей разжигают огонь.

Пленницу удерживало некое гигантское подобие хамонеры, защелкнутой на ее шее, требующей от несчастной пребывать в изогнутой позе с выгнутой спиной. Руки ее были закованы на том же уровне, что и шея, лодыжки — у самого основания «хамонеры», так что несчастная была совершенно лишена возможности двигаться.

На ее груди от жара очага и поднесенных к ней факелов стекал расплавленный кусочек овчинного сыра с плесенью. Прихлебывая кофе, Матей облизывал и обкусывал стекающий горячей волной прекрасный и редкий сыр, разбавляемый женским молоком, вытекавшим из плененных грудей. Едва сыр с зеленоватой плесенью, остывая, начинал твердеть, герцог щелкал пальцами, и в его руку тотчас вкладывали просмоленный горящий факел, коим он снова приводил «блюдо» в нужное ему состояние; чтобы снова смаковать мелкими глотками женское молоко со стекающим на соски горячим сыром, и запивать дьявольски черной арабикой.

— Подтащите ее ближе, к очагу, какого черта я пью холодный кофе? — лишь усилием воли сохраняя относительное спокойствие, владелец замка рявкнул двум рабыням, жавшимся у стены.

Вошедшая карамельная горничная поклонилась и помогла им пристроить страдалицу на каминной решетке поближе к весело потрескивающим поленьям в очаге. Матей закончил «трапезу» и примостил своей жертве на спину ноги, прямо в сапогах с железными подковами.

— Ледяная барышня. Какой смысл строить из себя монашку — я вот что понять не могу? По глазам ведь было видно, пока играли в гранаты, что плотские дела ей не чужды.

— Да, ваша светлость, — горничная подала герцогу чашечку с подогретым кофе; пленницу подтащили ближе к огню, а Матею вложили в руку каминную шпагу. — У нее на груди пошли гранатовые пятна, когда я танцевал для нее.