— Говори. — И не успела Като опомниться, как он дернул рабыню вниз, головой в воду.

Секунды три — не меньше, он так и держал ее, а затем выдернул обратно на поверхность.

— Говори, — повторил он.

— Я ничего не сделала, — часто и шумно дыша, ответила та. Матей тут же снова погрузил ее головой в термальный источник. Связанные руки рабыни мелко подрагивали.

— Матей! — Возмущенно крикнула ему Като, отбросив закуску и собираясь подняться с места, чтобы остановить истязание.

— Спокойно, графиня, — отозвался герцог, снова давая рабыне возможность отдышаться. — Небольшая встряска им не повредит. Узнаем, чем они грешат и балуются за моей спиной. И потом, вы ведь проиграли эту рабыню в Черный дом, — привел он последний аргумент.

Като так и осталась сидеть на месте. По-настоящему, конечно, рабыня принадлежала герцогу Эритринскому. И он волен был делать с ней все, что ему вздумается. Но с другой стороны — плевать на их местные законы и устои — она ведь человек, и смотреть на эти истязания Като спокойно не могла. Она вцепилась в ручку кресла, не зная, чем апеллировать Матею.

— Спокойно, графиня, вы ведь не думаете, что я стану причинять вред своим слугам. — Негромко, но отчетливо произнес он.

— Но я не…

— Давайте на этом и покончим.

После еще одного принудительного купания с головой рабыня сделалась красная, как рак — она успела наглотаться воды.

— Плеть, — коротко приказал он стоящим поодаль слугам. Тотчас же в его руку вложили короткую двадцати-хвостку. Предупреждая очередной протест со стороны нашей графини, Матей показал ей замшевую сторону орудия. Мол, как можно ею нанести увечья.

— Сознавайся, несчастная, — с ноткой драматизма и все с той же строгостью он обратился к связанной рабыне, пытающейся отдышаться на каменном полу перед бассейном. Все еще придерживая ее за волосы, он несильно стегнул ее чуть ниже спины.

— Герцог, хватит! — Като не выдержала и поднялась.

Матей повернулся к гостье, не выпуская плети из рук.

— Графиня, это мои рабы, и мне лучше знать, как поддерживать порядок в огромном замке.

Сказано это было вовсе не тем тоном, каким он менее часа назад учил ее игре в гранатовые зернышки и рассуждал о человеческой мотивации. Сейчас его голос был избавлен от налета мягкой учтивости, в отсутствие которого представлял собой нечто настолько твердое и жесткое, словно сталь без обшитых бархатом ножен, что ему было страшно перечить.

Вместо дальнейших дискуссий герцог снова принялся за плеть. Для эффективности ударов он освободил рабыню от ее шифоновых одежд, оставив в неглиже. Скоро замшевая плетка начала дарить коже несчастной красные полосы, жертва оставила всякие попытки оправдаться и лишь негромко постанывала с каждым ударом. Като совершенно растерялась при виде всего этого и не могла решить, как должным образом отреагировать; но одно она знала точно — эта сцена разворошила в ней бурю эмоций, разнородных, частью — давно забытых, родом из юности или даже детства. Она сама пребывала в каком-то смущенном напряжении, словно что-то могло случиться с ней самой.

Матею, тем временем, скоро наскучило охаживать рабыню плетью. То ли он устал, то ли был удовлетворен — сказать по виду человека, не слишком, как оказалось, хорошо его зная — для Като это было трудно. Она оставила алкоголь и просто сидела в плетеном кресле за столиком с рассыпанными по нему гранатовыми зернышками. Подошедший герцог разом смахнул стопку какого-то спиртного.

— Сыграем на оставшихся рабов или же продолжим казнь? — Осведомился он у Като.

— А… нет, — Като вдруг поняла, что если она согласится играть дальше, то может проиграть еще одну или даже несколько жертв в Черный дом. — Игра требует такого напряжения…

— Игра ли? — С едва ощутимой ноткой сарказма осведомился герцог, поставив рюмку и занявшись закуской. В правой руке он все еще держал двадцати-тихвостку из отрезков кожи, половина из них была белого, вторая — черного цвета. Покончив с закуской, хозяин замка вернулся к связанной рабыне. — Черт вас дери, слуги, давно можно было пристроить ее как-нибудь поудобнее, — указал он на жертву Черного дома.

Служанки, на ходу кланяясь, направились к своей связанной соплеменнице.

— Мне что, к ноге ее привязать, бестолочи? Где деревянная лошадка?

Като с тревогой наблюдала всю эту сцену, предчувствуя худшее. Деревянная лошадка? Это еще что такое? Матей никогда раньше в ее присутствии не оскорблял и не истязал своих слуг. Эта «шуточная казнь», как он ее окрестил заранее, открыла для Като в нем новые грани.

Убедившись, что слуги поняли его верно, Матей снова занял свое место за столиком с нефритовой чашей и зернышками, которые по взмаху его руки тотчас же убрали. На их месте появилось ведерко со льдом, выпивка и фрукты, а прямо перед ним — немаленькая треугольная в сечении, продолговатая фигура, высеченная из цельного вязового ствола. Так вот она какая, «лошадка».

Обреченную на казнь рабыню осторожно усадили на острую грань фигуры, жертва не доставала ногами до пола, и несколько раз успела вскрикнуть, прежде чем ей кляпом не заткнули рот и не приковали цепью к кронштейну в потолке — за прищепки, зажавшие соски.

— Итак, думается, вам по душе более изысканные удовольствия, графиня, — с ноткой легкого недовольства начал хозяин рабыни. — Признаться, я ожидал большего азарта, фантазии и изощренности ума, и что уж таить, пылкости от девушки, вышедшей один на один на бой не с кем-нибудь, а со свирепым огненным рино.

— Но…

— Вы в чем-то подобны льду, графиня. — Вместе с этими словами герцог воткнул нож в один из кубиков льда в ведерке. — Точно также, как лед: стоит попробовать взять в руки — как он тут же меняет свою форму и убегает мелкими каплями.

Выдав этот опус, Матей еще раз хлестнул рабыню, и тут же прислонил к месту удара лед на ноже. Затем тут же убрал его, и выплеснул на ее тело глоток виски. Короткий, сдавленный кляпом вскрик при ударе, тихий протяжный стон от холода льда и тут же снова крик от обжигающего спиртного. Като только на слух определяла реакцию герцоговской жертвы, потому что в этот момент она наблюдала исключительно за ним.

— Вам это нравится, герцог? — Не выдержала она.

— Отчего же нет? Поверьте мне, графиня, стоны этой женщины сейчас гораздо искреннее, правдивее, чем вопли и стоны тех дам, которые чаще всего оказываются в наших постелях. А правда, разве она не услаждает слух?

— Не понимаю, как может нравиться причинять людям боль.

— Вы забываете, что людям это нравится, они хотят чувствовать боль. Разве вам не приходилось упиваться собственными страданиями, скажем, неразделенной любви или что-то в этом роде?

— Мм, — промычала с сомнением Като.

— Смотреть на то, как другие страдают — как вы считаете, ради чего сотни, тысячи обалдуев, от подзаборных пьяниц и до альбицийских министров — ради чего все они спешили на праздник Урожая? Бесплатная выпивка — хорошо, а рискующие своей шкурой и получающие увечья в бою с фаэрино отчаянные смельчаки — вот что на самом деле влекло их.

Като молчала, она не нашлась, что ответить. А тем временем герцог продолжал водить кусочком льда, насаженным на лезвие ножа, по спине и ягодицам рабыни на «лошадке». Оставив лед, он снова хлестнул ее плеткой.

— Разве вы не замечаете это напряжение, когда я заношу плеть? Не вздрагиваете ли вы, когда вздрагивает она, — Матей снова взялся за лед. — И не задерживаете дыхание, когда она принимает удар? — Он вынужден был положить на стол орудие пытки, чтобы одновременно выпивать и потчевать рабыню ледяными ласками. — И решающий удар по вашим взываниям к моей доброте и милосердию — для участия в «гранатовых играх» я выбираю только тех рабынь, которые предварительно дают на это согласие, и все они, независимо от того, попадет ли одна из них в Черный дом, все они после игры получают по серебрянику.

Като потупив взор, грела в руках бокал спиртного, пытаясь придумать повод уйти с этой гранатовой вечеринки. Если Матею и его рабыням нравятся такие развлечения — что ж, пусть делают это не в ее присутствии.