Она летит, А там — У горизонта — Сжигают ядовитые отходы За крайними постройками Тольятти, И полог неба смутен и зловещ. А Петя Соловеевич Сорока Стоит на табурете, И в глазах, Совсем стеклянных, Отражен размах Всей этой скверны И почти животный, Пронзительно-невыносимый страх… 1975 ШМЕЛЁВ Дышала степь и горячо, и сухо. Шмелёв сказал: «Я не вернусь в отряд. Я больше не желаю, Я — не сука, Которую пинает каждый гнус…». И на глазах у нас переоделся: Ремень солдатский — на ремень гражданский, Вонючие большие сапоги — на башмаки, подаренные кем-то, И грубую стройбатовскую робу — на синюю рубашку и штаны. Переоделся, Сплюнул на прощанье И повернулся, И побрёл по полю, Которому, казалось, Нет конца. Будь проклято безоблачное небо! И рыжая резвящаяся лошадь, И птица, Пролетающая косо, И паутинок медленный полёт Внушали мысли об освобожденьи, О бегстве… И Шмелёв услышал этот Идущий из глубин природы зов. Он брёл по полю, — Надо задержать!.. — Иначе дело пахнет керосином!.. — Иначе дело пахнет трибуналом!.. — Шмелёв, постой!.. — Шмелёв, вернись назад!.. Но он уже бежал. И мы по полю Пошли с какой-то странной прямотою И внутренней опаскою слепцов. Мы шли ловить Большого человека, Который наши тайные мученья И нашу человеческую трусость Перечеркнул попыткою побега. И мы ловили родственную душу, Не понимая этого ещё, И не Шмелёва, А себя ловили — Рабы всепобеждающей казармы, А он бежал И плакал, И бежал… Мы беглеца поймать бы не сумели, Но та лошадка, Что его дразнила Свободою своей издалека, Любезно предоставила и спину, И ноги, И ефрейтор мускулистый Погоню продолжал на четырёх! Какая лошадь И какое счастье, И похвала от командира части!.. И был беглец настигнут И доставлен В комендатуру, Где перекусил Себе зубами Вены на запястье… 1976 ВСТРЕЧА «А что мы, в сущности, знаем — Любители сделать дыру В картоне, В своём виске Или в глазу соседа, Или пальцем — в песке?.. А что мы, в сущности, значим — Любители бормотухи И крепкого табака, Валяющие дурака Пока не наступит отбой?..» Такие смурные мысли Во мне возникали, Когда В горящей июльской степи, На камень горячий усевшись, Ребристый кусок арматуры Я в норы бесцельно совал. И думал: «Далеко же суслик Забрался…» Такое занятье: В норе ковырять Или в зубе Спасает стройбат от безумья. Но только мне холодно стало!.. Ожог ледяного металла Волною прошёл по загривку. Я вздрогнул… — За мокрой спиною На выжженной тверди, Как фаллос, У камня змея поднималась И тонкое жало Дрожало. Ну что же, гадюка, Сапог мой Твою размозжит головёнку, Подкова моя холоднее… Смелее, гадюка! Но, Боже, На этой узорчатой коже Такие сверкали глаза!.. Что я, Отступая с пригорка, Дрожал от удара тоски, От желчи, От мудрости горькой… О змейка С глазами поэта, Убитого близ Пятигорска, Откуда они у тебя?!. Откуда?.. О страшное чудо… Я брёл наугад, Но, казалось, Что мне не уйти от пригорка. Я брёл, И вокруг загибалась Земли воспалённая корка… 1976 ВОЗВРАЩЕНИЕ Я вернусь в ноябре, когда будет ледок на воде, Постою у ворот у Никитских, сутулясь в тумане, Подожду у «Повторного» фильма повторного, где Моя юность, возможно, пройдёт на холодном экране. |
