А свет, сочась, Сквозь жалюзи течёт, Скользнув по чашке с кофе и окуркам, На бесконечный телефонный счёт Между Нью-Йорком и Санкт-Петербургом… 1996 ИЗ БЛОКНОТА Позабудутся имя и отчество И удвоится водки количество В беспощадной гульбе… Как тоске твоей — одиночество, Как свече твоей — электричество, Я не нужен тебе. 1999 «Малиновый сироп с нарзаном…» Малиновый сироп с нарзаном В стакане толстого стекла На фоне голубого моря — Вот натюрморт!.. Но истекла Та жизнь весёлая на званом Обеде под сурдинку горя… А в памяти остаться смог Стакан — образчик общепита — Толпой годов, тоской дорог Нетронутый. И недопита Вода, как сорок лет назад… 1999 «Ночной больничный двор слегка присыпан снегом…» Ночной больничный двор Слегка присыпан снегом. Слетаются к стеклу Снежинки, словно моль. И корпуса молчат. Они сравнимы с неким Угрюмым банком, где Накапливают боль. В палате, у окна Отыскивая спички И пачку сигарет, Я слышу, как впотьмах За лесом иногда Проходят электрички, Квадригами колёс Вздымая снежный прах. И снова тишина. Морозом, как наркозом, Прихвачена земля И голые кусты. Мы в темноте лежим, Как брёвна — по откосам, Пред болью подступающей пусты Душою… Но давай Пошарим по сусекам, Остаток дней своих Сжимая в пятерне, Давай поговорим С быстролетящим снегом И поглядим на мир При медленной луне… 1998 «Мне не хотелось думать о делах…» Ах, как давно я не был там, сказал я себе. Ив. Бунин Мне не хотелось думать о делах, Звонить кому-то, Говорить о чём-то, И я решил, махнув на всё рукою, Послушать ночь С её тревогой нежной, Которую внушает лишь весна. Мне захотелось повидать тебя… Но проходя по улице, Которой Не хаживал лет шесть, А то и больше, Я был почти спокоен, И меня Не умиляли контуры былого, Холодным равнодушием дыша. А вот и он — знакомый переулок, Но что это?! — Осколки кирпича, Обугленные стены, Экскаватор, Прожектора, Направленные косо, И глухота, Такая глухота! Но дом, Где ты жила, Ещё стоял. И я застал зелёный огонёк В окне моей любви полузабытой. И я пошёл, Но встретил голоса: «Съезжаем завтра…» — Говорила тьма Мужским весёлым басом, И в ответ Старуха, очевидно, Отвечала: «Давно пора съезжать…» И я сначала Остановился, А затем по доскам Неловко выбрался из переулка. Зачем я эту совершил прогулку — Не знаю, Но холодная, Сквозная Возникла тяга. Я побрёл к мосту. Москва-река несла последний лёд, И город засыпал, И ветер волглый Пронизывал, Но сделалось легко От ощущенья, что с тобой простился На остром сквозняке воспоминаний, Которые обманывают нас. Куранты за рекой пробили час В душе возникла радость созерцанья При виде звёзд и медленной луны, Что освещала мартовский асфальт И грубые Чугунные перила На выгнутом безлюдии моста… 1996 «И наступило великое безмолвие книги…» И наступило великое безмолвие книги, Подобное безмолвию сечи, Когда текст и читатель Несутся навстречу друг другу, Но сшибки ещё не случилось, А воспалённый мозг Всё глубже оседает в тенетах «Преступления и наказания»… И вдруг — отчётливый стук, Требовательный стук в ночное стекло!.. И взгляд мгновенно выхватывает из глубины осеннего мрака Ветку глицинии, Что оплетала оконную раму Моего кавказского дома, И бесформенно сидящую на ветке, Словно полусдутая покрышка мяча, Тронутую ржавчиной канализации крысу… |
