— Предательство?! — мегадука отступил на шаг и тоже взялся за рукоять меча. — О предательстве ступай толковать со своими сородичами в Галате, они будут тебе достойными наставниками. Кто как не они, спасая свою шкуру, выдали султану замысел венецианцев? Торопись, спеши к ним, не то деньги за измену поделятся без тебя!

Они рванулись навстречу друг другу; гвардейцы едва успели встать между ними.

— Даже меня, командующего флотом, не сочли нужным поставить в известность, — продолжал кричать Нотар. — Таились, умалчивали, всё боялись упустить свой шанс, свой маленький кусочек славы! И в результате потеряны два корабля, погибло более сотни бойцов, среди которых был и мой старший сын. Если за это дело взялись бы ромеи, то взялись бы с умом и не было бы тогда этих ненужных смертей.

Лонг ворочался, пытаясь стряхнуть с себя облепивших его солдат и тяжело дышал, как загнанная лошадь.

— Ты затронул мою честь! Клянусь прахом предков, это не пройдет тебе даром!

— Твою честь? Ты как пришел, так и уйдешь, наемник. Город останется без защиты и нам придется платить за твое безрассудство. Ты еще смеешь кого-то обвинять в измене? Да ты в стократ хуже любого предателя, потому что люди верят в тебя, идут за тобой. В слепоте душевной они не видят той губительной силы, которую ты несешь в себе. Ты приведешь нас всех к могиле и это большее, на что ты способен.

Джустиниани взревел и в мгновение ока расшвырял гвардейцев.

— Довольно! — резкий голос василевса отрезвил всех.

— Спрячьте мечи в ножны! Вы, взрослые мужи, ведете себя как драчливые мальчишки. Оскорбляете своими речами и поступками величие смерти наших героев.

Он вновь взглянул вниз, в сторону лагеря. Казнь возобновилась, но крики слегка поутихли: толпе уже начинало прискучивать однообразие зрелища.

Со стороны города показалась длинная колонна одетых в лохмотья людей. Оцепленные по бокам рядами латников, пленные испуганно жались друг к другу, крутили бритыми головами и щурясь отвыкшими от яркого света глазами, исподлобья косились на каменные лица конвоиров. Некоторые, по-видимому, уже поняли, куда и зачем их ведут и горестными криками пытались вызвать к себе сострадание. Другие шли молча, пугливо втягивая головы в плечи и заискивающе поглядывая по сторонам.

Кантакузин перегнулся через парапет и закричал:

— Веди их на стену, Троил!

И, повернувшись к Константину, добавил:

— Государь, мы не подготовлены к массовой казни. Я должен спуститься вниз и подобрать достаточное число добровольцев на роль палачей.

— Лиха беда начало, — возразил Лонг. — Среди моих солдат найдется немало желающих поквитаться. Я сам позабочусь о добровольцах и лишь прошу доблестного Кантакузина уступить это право мне.

Димитрий охотно, почти с радостью, выразил согласие. Тяжело ступая, кондотьер направился к лестнице. Сановники торопливо уступали ему дорогу, как бы страшась быть задетыми хотя бы краем его малинового плаща. У самого выхода Лонг обернулся и еще раз смерил взглядом мегадуку.

— Наш разговор остался неоконченным, Нотар, — с угрозой проговорил он.

— Мы возобновим его, как только опасность минует город, — последовал ответ.

— Да будет так!

Лонг исчез в глубине коридора.

За три с небольшим часа двести шестьдесят голов скатилось со стен Константинополя в ров. Вслед туда же было сброшено ровно столько же обезглавленных туловищ со спутанными за спиной руками.

Таким был ответный шаг правителя Византии василевса Константина XI.

В тот день многим стало ясно, что мосты сожжены, борьба ожесточилась до предела и пощады побежденным ждать не следует.

Провал вылазки Джакомо Кока и последующая казнь ее участников до предела обострили и без того неприязненные отношения между генуэзцами и венецианцами. Давно назревавший конфликт, подстёгнутый бесчисленными взаимными попрёками, разразился внезапно лишь для непосвященных; перерос в побоище из заурядной пьяной драки подвыпивших матросов.

Пока в помещении таверны, где воздух был густо пропитан запахами жареной рыбы и вина, крушились столы и оконные рамы, летели в головы пивные кружки, кувшины и табуреты, а сами забияки, сцепившись, клубками катались по грязному полу, добровольные глашатаи мчались вдоль улиц, скликая подмогу. И она не замедлила явиться: к месту драки быстро подтягивались моряки и солдаты из соперничающих лагерей.

Побоище выхлестнулось на улицу, для новых участников места в таверне оказалось мало. Городская стража не спешила вмешиваться: число сражающихся уже перевалило за две сотни и с каждой минутой продолжало увеличиваться.

Кантакузин и Джустиниани, которых известие застало на крепостном валу, немедленно бросились по коням. Лонг поспешил к казармам, откуда его ландскнехты в полном боевом вооружении уже готовились выступить на помощь своим соотечественникам. Криком и угрозами он принудил солдат вернуться на места, а сам, в окружении конников, помчался к пристани. За это время Димитрий уже успел оцепить заставами место схватки и теперь, с помощью немногих латников пытался разнять перессорившихся итальянцев. Это оказалось непростой задачей — побоище по своему размаху зашло далеко.

В лужах крови лежали мертвые и умирающие; некоторые из них, странно сплющенные, были втоптаны в грязь и валялись там, подобно кучам неопрятного тряпья. Длинные кровавые полосы и пятна, как влажный след улитки на камне, обозначали собой путь раненых, пытавшихся отползти подальше от места схватки. Замкнутое с четырех сторон пространство площади полнилось звоном оружия, слышались крики, брань, призывы к мести. Сражающиеся разделились по парам или по группам, по пять-шесть человек в каждой; со стороны могло показаться, что враг уже прорвался в город и настало время уличных боёв.

Окрестные жители выглядывали в окна, теснились у стен домов, но вмешиваться отнюдь не торопились. Некоторые даже откровенно злорадствовали: наглость и бесцеремонность наемников уже давно вызывали недовольство. Воины Кантакузина все туже сжимали кольцо. Выставив вперед копья и алебарды, они разводили по сторонам противников, выжимали, выдавливали щитами за оцепление тех, кто вновь норовил наброситься на неприятеля.

Сквозь цепь византийцев прорвался Джустиниани с десятком своих командиров. Выражение его бледного от бешенства лица заставило бы дрогнуть и мраморную статую.

— Прекратить! — взревел он так, что его собственный конь в испуге присел на задние ноги.

— Прекратить, вы, грязные ублюдки!

Сражение и в самом деле начало затихать.

— Слушайте все! Оружие — за пояса! Первому, кто поднимет руку, я самолично отрублю ее.

Он пришпорил коня, подлетел к генуэзкому моряку, азартно наседающему на своего противника и с размаху опустил ему палицу на голову. Наемник свалился замертво; смятый подобно куску бумаги шлем, звеня, покатился по камням.

— Последний раз повторяю, остановитесь! Следующему — место в петле. Это говорю вам я, Джустиниани Лонг!

Тяжело дыша, покачиваясь на нетвердых ногах итальянцы опускали оружие. Многие без сил оседали на землю, утирая с лиц пот и кровь.

— Добрые же у нас солдаты! — продолжал греметь Лонг. — Вы, недостойные даже лизать под хвостами турецких кобылиц, учиняете побоище в городе, вверенном вашей защите?

Он перевел дух и вновь во весь голос взревел:

— Слушайте и запоминайте мои слова! Властью, данной мне правителем Византии, я обещаю: первый же из зачинщиков повернувший оружие против своего единоверца, будет объявлен преступником и подлежит немедленному заточению в каменный мешок!

Кантакузин подъехал вплотную к кондотьеру.

— Мне кажется, мастер, ты превышаешь свою власть. У подданных Империи есть свой суд и государь и только им дано право определять меру вины и наказание за него.

— Ты прав, мастер, — огрызнулся Джустиниани. — Безусловно, это так. Но вверенном мне корпусе наемных солдат суд вершит командир, то есть я!

Оцепление гвардейцев у края площади раздалось в стороны. Вслед за ними расступились и другие. Император в сопровождении Луки Нотара и Феофила Палеолога медленно въехал с середину людского кольца.