— В мастерских, в двух милях от твоего дворца, всемогущий. Прикажи, и к вечеру завтрашнего дня орудие будет доставленно в Эдирне.

Мехмед задумался, затем решительно соскочил с дивана.

— Нет. Мы сами поедем туда. А заодно испытаем ее на месте.

Он стукнул кулаком в серебрянный гонг.

— Прикажи седлать лошадей, — небрежно бросил он выросшему в дверях Улуг-бею. — Учитель, ты едешь со мной.

В середине дня улицы Эдирне всегда были полны народа. Заслышав звуки медных труб, возвещающих о появлении правителя, прохожие торопливо падали на колени и не отрывали голов от земли, пока султанский кортеж не скрывался из виду.

Мехмед держал Урбана при себе, хотя венгр не раз порывался поехать вперед, чтобы должным образом обустроить встречу — Мехмед любил заставать людей врасплох. При приближении сиятельного владыки в мастерских поднялось смятение, но султан не обращал внимания на суетливо снующих поодаль людей. Не поднимая надменно полуприкрытых век, он позволил подвести своего жеребца к громоздкому сооружению в два человеческих роста высотой. По знаку пушкаря слуги принялись сдергивать покрывающие его воловьи шкуры и вскоре вздох ужаса и изумления пронесся над толпой придворных. На уродливой, сколоченной из толстых брусьев повозке лежало орудие, равного которому не еще видел мир.

Пятнадцатифутовый пушечный ствол плавно расширялся к казеннику и был украшен затейливым орнаментом; толстые железные обручи обхватывали орудие по бокам, как бы стремясь сдержать распирающую его мощь; начищенный, отливающий багрово-красным цветом металл казалось еще хранил в себе жар плавильных печей.

Некоторое время Мехмед заворожено созерцал это чудовищное порождение человеческого гения, затем тронул коня плетью и медленно объехал повозку кругом. Млея от восторга, приподнялся на стременах и заглянул в огромное жерло, в котором легко мог поместиться сидя человек невысокого роста. Приблизившись, потрогал её рукой, как бы желая убедиться, что это не обман глаз, не сон и не сладостная грёза. Холод металла обжег ему пальцы и отдёрнув руку, он радостно, по-ребячьи, захлопал в ладоши. Пришпорив коня, он одним махом подлетел к Халиль-паше.

— Визирь, ты видишь это чудо? Оно моё! Моё!!

— Повелитель…, - визирь делал предостерегающие знаки.

Но Мехмеда уже невозможно было удержать. Полный восторга, он то и дело приближался к орудию, гладил его руками и радовался, как радуются дети новой игрушке.

— Это чудо! Чудо!!

Угомонившись, Мехмед повернулся к Урбану, который стоял чуть поодаль и с напускным безразличием выслушивал похвалы.

— Когда ты отлил для меня первые два не имеющих себе равных орудия, я понял, что не ошибся в тебе. Но то, что предстало передо мной сейчас….. Я знаю, это творение — лишь отчасти дело твоих рук.

Лицо Урбана начало вытягиваться.

— Но, господин…..

— Сам Аллах вдохновлял тебя в твоей работе!

Среди придворных послышался одобрительный шепот: оказывается, руками чужеземца двигали высшие силы! Ведь и впрямь, не мог же этот презренный иноверец сам сотворить нечто, способное привести в восторг великого государя.

— Начиная с этого дня, ты приступишь к работе над новым орудием, еще более мощным, чем это!

— Мой повелитель, — осмелился возразить венгр, — я безмерно счастлив оказанной мне милостью, но….

— Продолжай, — нахмурился Мехмед.

— Для отливки новой пушки понадобится не менее трех месяцев. И это самый крайний срок, который я могу сейчас назвать.

Мехмед еще более помрачнел.

— У меня в апасе нет ни одного лишнего дня, — пробормотал он. — Армия ждать не может.

Он задумчиво провел рукой по округлому боку пушки. Внезапно его пальцы нащупали вроде бы заглаженную, но еще вполне ощутимую поперечную вмятину, опоясывающую ствол.

— Что это? — он указал на извилистый шов, недостаточно хорошо запрятанный под железный обруч.

— Это…? — венгр вдруг сильно побледнел. — Это так….недостаток шлифовальщиков. Такие полосы всегда образуются при отливке в больших формах.

Смятение литейщика не укрылось от султана. Мехмеда охватило недоверие.

— Орудие стреляло? — отрывисто спросил он.

— Нет, повелитель. Без твоего приказа я не решался на испытание.

— Хорошо. Пусть пушку развернут в поле, — он указал рукой направление.

Урбан закричал, отдавая приказы. Мастеровые засуетились и облепили повозку, как муравьи: одни ухватились за огромные, в полтора человеческих роста колеса, другие дружно впряглись в канаты. Повозка с ужасным скрежетом стала разворачиваться вокруг своей оси. Урбан метался, подгоняя работников хлыстом. Страх по-прежнему сдавливал ему сердце. Мимолетный взгляд султана обнаружил то, что никоим образом не должно было открыться: этот шов был грубым дефектом, способным погубить многомесячный труд.

Во время процесса отливки сразу четыре из двенадцати печей, несмотря на тщательный предварительный осмотр, непостижимым образом засорились почти одновременно. Поток расплавленного металла на какое-то время резко сократился, а потом и вовсе прервался. Шлаковые пробки в печах были быстро пробиты железными стержнями, жидкая медь вновь заструилась по желобам, но и этих нескольких мгновений было достаточно, чтобы ухудшить литье, резко снизить прочность ствола к разрыву. Венгр даже нашел в себе силы не расправиться немедленно с виновником: малейшая огласка могла вызвать кривотолки и стоить ему головы. Но, как выяснилось впоследствии, наказывать уже было некого — мастер, ответственный за работу неисправных печей, угрюмый грек-киприот, как бы предвидя свою судьбу, бесследно исчез во время сумятицы. Специально это было подстроено или нет, оставалось лишь гадать, но в любом случае, грек мог бы стать опасным свидетелем. Устранить его так и не удалось и теперь Урбан с ужасом думал о последствиях, к которым может привести то роковое происшествие.

Одна из колесных осей внезапно подломилась и телега с громким треском завалилась набок. Раздались крики ужаса и боли: одно из колес подмяло под себя двух подмастерьев.

Мехмед подпрыгнул в седле.

— Что такое? — визгливо закричал он. — Вы, грязные людишки, не можете выполнить даже работу ишака? Подвести ко мне виновных!

Трясущихся от страха плотника и его подручного, вытёсывавших ту злополучную ось, подтащили и швырнули на колени перед султаном.

— Сорвать с них одежду и сечь, пока не испустят дух!

Не слушая мольб о пощаде, солдаты повалили несчастных на землю и принялись осыпать их ударами палок.

Мехмед, полуприкрыв глаза, слушал вопли истязаемых, и выражение гнева постепенно покидало скуластое лицо: к недавнему всплеску приятных эмоций при виде медного колосса прибавилось другое острое ощущение — наслаждение чужой болью и страданием. Чувственное довольство распространилось по телу и он хищно повел глазами вокруг. Приметив молодого подмастерья, почти своего ровесника, он соскочил с коня и, подбежав к нему, цепко ухватил его за локоть.

— Пойдешь со мной, — задыхаясь от вожделения, проговорил он и направился к наспех установленному шатру.

Когда, спустя некоторое время, султан с удовлетворенной улыбкой на лице вышел из шатра, пушка уже была установлена. Царедворцы, воспользовавшись отлучкой господина, подкрепляли силы заранее припасенной снедью, которую прислуга торопливо выставляла на расстеленные прямо на земле ковры. При виде султана сановники заученным движением меняли сидячую позу со скрещенными ногами на коленопреклоненную, падали ниц, чтобы потом, за его спиной, разогнувшись, спокойно продолжить трапезу.

Не обращая внимания на окружающих, Мехмед приблизился к Халиль-паше, наблюдающему за работниками, которые выстроившись в длинную вереницу, перебрасывали друг другу в руки плотно набитые холщовые мешочки.

— Чем они заняты, Учитель?

— Закладывают порох в пушку, мой господин.

— Много ли его нужно? — вопрос был обращен к Урбану.

— Двести фунтов, повелитель.

— А ядро вытесано из мрамора и весит тысячу триста фунтов. Сейчас его закатят в жерло, — добавил венгр и отправился отдавать указания.