Тёмные, аскетически изнуренные, преисполненные неземной одухотворенностью лики святых с настенных росписей смотрели на людей огромными, полными скорби глазами. Застывшие фигуры апостолов склонялись перед грозным величием Христа — Вседержителя, восседающего на троне небесном, с безмолвной мольбой тянули к нему руки. Образ Богоматери с младенцем на руках излучал страдание и муку, налёт обреченности застыл на прекрасном и утонченном ее лице.

Мерно, подобно поступи Рока, грохотали ворота под натиском тарана. При каждом ударе массивные и прочные, обитые медью створы стонали как живые, скрипели, трещали, но не поддавались.

Тихо, подобно шелесту листьев на ветру, разносился по храму шепот молитв.

— Господи, спаси и помилуй….!

— Великий Боже, даруй нам избавление…..

— Прости нас, Всевышний! Прости и не гневись….

— Яви свою милость, Отче наш! Отрази врага от стен обители, не дай свершиться неправедному делу…..!

— Спаси наши семьи, детей наших! Не дай погибнуть им смертью лютой….

Ворота затрещали громче; чувствовалось, что прочность запоров на исходе. Несколько мальчиков-служек срывающимися от страха голосами вразнобой, надрывно и тонко, затянули торжественных гимн литургии. Но их не слушал и не слышал никто. Под мощными ударами ворота грохотали так, что, казалось, сотрясаются сами стены древнего храма, от верхушки купола до самого основания.

— Трубы архангелов возвещают о Судном дне! — вопил на хорах какой-то безумец и рискуя свалиться вниз, далеко вытягивал руку в сторону ворот.

— Молитесь, братья во Христе, молитесь и кайтесь! Благими помыслами искупайте грехи ваши!

Ворота треснули и стали растворяться.

— Всемилостивейший Боже….!…!

Толпа орущих от вожделения чужеземцев ворвалась в храм. Немногочисленные защитники, с оружием в руках пытавшиеся преградить им путь, были истреблены в одно мгновение. Спрессованная людская масса заволновалась и раздалась в стороны. Началось чудовищное столпотворение. Как-будто ожили и воплотились в явь порожденные долгим постом и самоистязанием отшельников отвратительные видения загробных мук грешников.

Гигантские люстры раскачивались, как маятники, поливая горячим маслом копошащееся под ними месиво из человеческих тел, освещали подрагивающим сиянием огоньков картину чудовищного избиения. Воистину могло показаться, что все дьяволы преисподни вырвались на свободу, чтобы возвестить собой всему миру о начавшемся светопредставлении.

Чужеземцы набрасывались на людей, как волки на овец; повисали на них, хватали, рвали, тянули в свою сторону. Множество несчастных было раздавлено или задохнулось в свалке. Некоторые, с изломанными суставами и продавленной грудной клеткой, умирали стоя и еще долго колыхались в обезумевшей массе, мотая из стороны в сторону поникшей головой и поводя вокруг потухшим взором. Сбитые с ног цеплялись за одежду соседа, валили друг друга на пол, топтали лежащих внизу. Выброшенные с хоров падали, нелепо размахивая руками, прямо в толпу; живые ползали по мертвым, мертвые погребали под собой живых.

Люди стонали, плакали, рыдали. Матери закрывали своими телами детей, мужья рвали из чужих цепких рук своих жен. Рассвирепев от криков и сопротивления, захватчики в ущерб себе замахали саблями.

Дикий животный рев повис под высокими сводами храма. Вид крови еще более возбуждал остервеневшую от собственной жестокости солдатню и наскоро растерев немеющие от усталости руки, они начинали вновь рубить безоружную массу горожан, вымещая на них всю злость от неудач двухмесячной осады.

Уже не ручейки, а целые потоки крови вытекали из разломанных ворот храма и журча на ступенях, разбегались вдоль булыжных мостовых.

Некий полоумный дервиш поскользнулся в луже крови, упал и поводя мутным взглядом по сторонам, полоскал в ней руки, смеясь как дитя и вознося хвалу Небесам.

Подобно всему живому, город умирал в мучениях.

Как проказа, пожирающая гнилью плоть человека, пожары двигались к югу, вслед за ордами завоевателей.

Бережно сохраняемые сокровища тысячелетней культуры разграблялись вмиг, под хохот и радостные крики чужеземцев. И если бы только разграблялись! Многое уничтожалось просто так, по прихоти, из-за тщеславия или жажды разрушения, зачастую и из-за желания похвалиться удалью перед собратом по оружию.

Бесценные шедевры дробились на куски, сминались в безобразные лепешки и комки металла, чтобы быть затем припрятанными в узлы и мешки и немного погодя оказаться в цепких руках скупщиков награбленного.

Хмельной разгул бушевал на улицах, как вода в половодье. Одни, кряхтя от натуги, волокли в своих торбах покореженные, сплющенные (чтобы не занимали много места) священные сосуды и дароносицы, обломки крестов, скрученные в тугие жгуты дорогие ткани, одежды, покрывала. Другие — усердно выламывали из дверей золоченные и серебрянные ручки, петли, резные наличники; выбивали из окон цветные витражи и принимая их за драгоценные камни, бережно опускали осколки стекла в свои бездонные мешки. Приметив на их взгляд нечто более ценное, мародеры без сожаления опорожняли битком набитые сумы и тут же вновь принимались заполнять их свежей добычей.

Не менее прочего захватчиков привлекал и «живой товар». Набрасываясь на отчаявшихся в спасении горожан, они, невзирая на сопротивление, выискивали для себя наиболее красивых женщин и детей, оттаскивали их в сторону, валили с ног и связав попарно (спиной к спине, чтобы не могли убежать), вновь бросались за следующей жертвой. Так служанка оказывалась скрученной веревками с госпожой, номарх с конюхом, архимандрит с привратником, юноши с девицами.

Часто между грабителями разгорались стычки из-за добычи: из-за пленников, собак, лошадей или прочих ценностей. Сильный и более злой отбирал у слабого его поживу и тот, наскоро утерев разбитое в драке лицо, вновь пускался на поиски чего-либо подходящего.

Другие развлекались как могли. Группа янычар, окружив монастырь Белых Сестер, с гоготом ринулась на штурм двухсаженной глиняной ограды. Стены святой обители оказались в значительной мере безвреднее стен Константинополя: первый же приступ без потерь увенчался успехом. Напрасно женщины, посвятившие свои жизни Богу, пытались укрыться за дверьми тесных келий. Еще недавно безопасные, охраняемые святостью жилиц убежища перестали быть таковыми. Охотничий инстинкт безошибочно направлял чужеземцев: очень скоро почти все монахини насильно, за волосы, были извлечены из келий, погребов и чуланов и выставлены на обозрение. Затем янычары, сбив пленниц в толпу, принялись поочередно срывать с них одеяния: надо было отобрать среди несчастных тех, кто был годен к продаже — еще достаточно молодых и пригожих, способных к тяжелой грязной работе и деторождению. А для бесполезных, дряхлых старух не жаль и доброго удара клинка….

Икона Пречистой Богоматери, чей потемневший от времени лик был умело оттенен золотым и серебряным окладом и украшен россыпью драгоценных каменьев, заворожил взгляды трех янычар. Они одновременно подбежали к алтарю, вцепились в края иконы и осыпая друг друга руганью и пинками, принялись рвать и тянуть ее каждый на себя. Убедившись в бесплодности такого рода дележки, они похватались за сабли, горя желанием разрешить спор одним из древнейших способов. От неугодного Аллаху кровопролития гвардейцев султана спас их собственный десятник, который ударами топора ловко разрубил сокровище на четыре равные части и предложил каждому жребием избрать себе долю. Ворча, как рассерженные медведи, янычары все-таки подчинились старшему по званию и получив по куску оклада, вновь разбрелись по сторонам, бросая вокруг хищные взгляды.

Но не везде тяга к грабежам удовлетворялась столь же просто и легко. В приморских кварталах Константинополя, куда отступила основная часть защитников, до самого вечера не утихала яростная сеча.

Запершись в домах, горожане отражали каждую попытку неприятеля прорваться вовнутрь. Чтобы выкурить врага из их убежищ, турки замыкали кольцо вокруг зданий, затем поджигали их, предоставляя огню творить свое страшное дело. Сами же подкарауливали с саблями наголо спасающихся от пламени и дыма жителей возле дверей и окон домов. Там, где теснота строений позволяла это, они перекидывали доски и бревна с одной крыши на другую и перебегая по этим шатким мосткам на соседний дом, с дикими криками набрасывались на христиан.