Многие уже знали или догадывались о провале переговоров с царем Византии и потому, отчасти невольно, разделились на две большие неравные части. Меньшая половина, среди которой преобладала влиятельная верхушка старой османской знати, сплотилась вокруг Халиль-паши и обоих бейлер-беев; другая, более многочисленная, состоящая в основном из молодых и энергичных вельмож, обступила своих вождей, вторых визирей Саган-пашу и Махмуд-бея, приверженцев продолжения осады. Непримиримый противник визиря и его сторонников, главный евнух сераля, Шахабеддин, сидел у подножия трона и масляно щурил на лица советников узкие, заплывшие жиром глаза.

В ожидании султана, сановники тихо переговаривались, то и дело бросая по сторонам подозрительные взгляды. Насыщенная взаимным недоверием атмосфера действовала даже на самых недалёких: люди волновались, шарили взглядами по сторонам, пытаясь высмотреть среди лиц в толпе своих единомышленников. Большинство понимало, что после серии постигших армию неудач, между сторонниками снятия осады и их противниками должна разгореться нешуточная схватка за влияние на молодого султана. Лишь некоторые тысяцкие, благодаря своим заслугам и крепкому телосложению возвысившиеся из числа простых воинов, почтительно и непонимающе хлопали глазами: хотя вызов на заседание Дивана сам по себе являлся большой честью, им было не по себе среди высокородной и влиятельной, надменно держащейся знати.

Мехмед ворвался в шатёр так стремительно, что его появление было встречено поклонами лишь на середине пути к трону. Резко опустившись на сидение, он бросил по сторонам невидящий взгляд и некоторое время молчал, похлопывая рукой по подлокотнику кресла.

— Мне незачем говорить, для чего вы здесь собраны сегодня, — отрывисто бросил он. — Вы были тут всё время осады. Аллах не спешит проявить к нам благосклонность и потому я желаю знать мнение Дивана насчёт дальнейших наших действий.

— Говори, мудрейший! — кивнул он поднявшемуся с места Халиль-паше.

Первый министр неторопливо прочистил горло.

— Повелитель! — последовал глубокий поклон в сторону Мехмеда.

— И вы, уважаемые члены Дивана! Прошу выслушать меня терпеливо и со вниманием. Я уповаю на свою репутацию человека, долго и достойно служившего нашему прежнему господину, безвременно усопшему султану Мураду, внуку славного султана Баязида. Я так же имел высочайшую честь наставлять и учить премудростям управления государством повелителя нашего, достойного сына своего отца, славного султана Мехмеда. Я буду служить ему верой и правдой до конца дней своих и даже если он сочтет нужным отправить меня в изгнание, я по-прежнему останусь ему наивернейшим слугой.

Он сделал паузу, желая оценить эффект от произнесённых слов, затем продолжил:

— И поэтому я, как наставник владыки нашего и как второе после султана лицо в государстве, рискуя навлечь на себя несправедливое возмущение Дивана, во всеуслышание заявляю: нам необходимо пойти на уступки греческому царю.

Собрание взволнованно загудело: итак, позиции обозначены, первый удар нанесён и буря вот-вот должна разразиться. Саган-аша и Махмуд-бей переглянулись, набычились и угрюмо опустили глаза.

— Объясни причины, подтолкнувшие тебя к этой мысли, — потребовал султан.

— Мой повелитель помнит, что на каждом совете я доказывал ненужность войны с византийцами. К чему военной силой добиваться того, что само по воле Аллаха плывет к нам в руки? Византии нет, осталось одно ее название. И еще кучка людей, укрывшихся за крепкими стенами города. Дадим же этим упрямцам столь милую их сердцу призрачную свободу, получив взамен дань отнюдь не призрачными золотом и товарами.

Саруджа-бей нетерпеливо дернулся:

— Мудрейший похоже забывает, что византийцы отвергли требование дани.

— Да, но только потому, что эта сумма была чрезмерно завышена. Даже Сербия, обширное и богатое королевство, не так давно выплачивало казне дань в количестве, наполовину меньшем, чем было затребовано у византийского царя. Что же можно ждать от крохотного княжества, запертого в своих границах, с его полунищим населением, разорённого к тому же войной и недавней засухой?

— Вот потому и надо воевать, а не торговаться о мире, — снисходительно заявил Махмуд-бей.

Визирь даже не оглянулся в его сторону, хотя гримаса презрения проступила на лице старика весьма отчётливо для окружающих.

— Ещё из древней истории известно, что проще овладеть городом, не пытаясь сокрушить ворота железным тараном, а пустив в них осла, груженного золотом, — произнёс он, обращаясь к султану.

— Ты предлагаешь распустить войско и вернуть в гавани флот? — потребовал ясности Мехмед.

Халиль-паша помедлил с ответом. Сейчас он вступал на скользкую стезю и от него требовались весь такт и умудрённость придворного, чтобы сказать «Да», не затронув в то же время болезненного юношеского самолюбия султана.

— Мой повелитель, распустить уже собранную, успевшую побывать в бою армию нелегко. Это может произвести впечатление разгрома. Но в том и нет нужды: до меня всё чаще доходят сведения, что наш ближайший сосед и злейший враг, как бы в насмешку над нами названный «победителем турок», венгерский воевода Янош Хуньяди вновь сколачивает войско для войны с султанатом. Здесь нам и может пригодиться могучая, собранная в единый кулак армия.

— А флот? — ехидно осведомился Саган-паша. — Ведь в мадьярских горах нет морей?

— Флот необходимо отвести к анатолийским пристаням, — категорично заявил визирь. — И тщательно оберегать от ненужных столкновений с врагом. Он слишком дорого обошелся казне, чтобы нам позволительно было растрачивать его по пустякам.

— Не слишком ли низкого мнения паша о доблести наших моряков?

— Все мы были свидетелями, — отрезал визирь, — как четыре христианских судна едва не пустили ко дну всю нашу эскадру.

— Враг тогда воспользовался недалёким умом прежнего флотоводца! — Махмуд-бей был настроен агрессивно и прямо-таки поедал глазами своего противника.

— Вот потому-то я сейчас, во избежание ещё более худшего, советую убрать корабли в безопасные гавани, — невозмутимо заключил визирь.

Лицо нового, с две недели как назначенного флотоводца перекосилось от злости. Он вскочил, угрожающе взмахнул рукой и забормотал оскорбления в адрес визиря.

— Сядь! — прикрикнул на зятя Мехмед.

Саган-паша неохотно подчинился. Султан вновь повернулся к Халиль-паше.

— Ты предлагаешь признать поражение?

— Это не поражение, господин мой, а временное отступление. Поступок более чем естественный в глазах любого полководца, а потому и не несущий в себе никакого позора. Дать воинам отдохнуть, перегруппировать свои силы, выждать благоприятный момент и лишь затем нанести разящий удар.

— Он прав, он прав! — закивали головами царедворцы, сторонники визиря.

— Вспомни, повелитель, три десятилетия назад, отец твой, султан Мурад, тоже осадил Константинополь, но вскоре отвел войска от города, чтобы не растрачивать впустую воинственный пыл своих полков. И это ни в коей мере не уронило в глазах окружающих его величия. Вспомни череду его блистательных побед и ужас, вселяемый во врага одним только его именем! Вспомни многочисленные области, присоединённые им к своей державе или обращенные вассальную зависимость и облагаемые данью! Вспомни безмерную любовь своих подданных, которой он пользовался при жизни….

— Вспомни также, великий султан, как был им повержен князь Константин, владетель Мореи, — вкрадчиво зашептал Шахабеддин, обернув к Мехмеду своё хитрое лицо.

— Теперь же, став царем, он, этот князь, отвергает даже саму мысль признать себя твоим данником.

Эти слова, подобно подлитому маслу в огонь, мгновенно распалили гнев Мехмеда.

— Я никому не позволю пренебрегать своей волей! — заорал он, краснея до корней волос.

— Я знаю, визирь, ты ещё скажешь, что и мой прославленный прадед Баязид тоже осаждал Константинополь и, как все прочие, был вынужден удалиться ни с чем. Я знаю это всё и не устану повторять: никто из моих предков не может сравниться со мной! Никто! Понятно вам? Никто!!