Перед восходом буря стихла. Но сильный ветер западного направления гнал лодку всё дальше и дальше от родного острова. Уставший от напряжения страшной ночи Мауи лежал на дне пироги и спал. Ему снился восход солнца над водой тихой бухты его родной деревни, перекрашенные светом раннего утра пальмы на берегу, бамбуковый шест на пляже, отбрасывающий длинную тень в сторону розовой раковины и показывающий точное время солнца, холмы Нуулуа на горизонте.

На берегу стоит мама с братом и сестрёнкой — они провожают Мауи в далёкий путь. Он сам сидит в собственной пироге с балансиром и выгребает из узкого пролива в рифах. Друг Палу на носу лодки лает на акулу, кровожадно выглядывающую из воды. Голова её похожа на голову жреца…. И вот уже давно скрылась за высоким южным мысом деревня Уафато. Лодка Мауи одна в бескрайнем море, среди зелено-голубых холмов волн. Солнце над головой раскалилось добела, а вокруг весла Мауи вращается на воде весь в радужных цветах круг Сына Солнца. Он не расстаётся с Мауи…. Палу залаял, приглашая Мауи взглянуть влево. А там плывет большой-пребольшой корабль, такой, какого он никогда раньше не видел. О таком корабле даже не рассказывали бывалые мореходы. Его мачты уходят вверх к облакам на высоту самого высокого дерева в лесах Уполу. По реям ходят люди, укутанные в невиданные ткани; в бортах судна — отверстия на разной высоте, в их темных провалах отражается зелено-голубая вода океана, а на высоком носу корабля высится громадная деревянная фигура косматой головы невиданного на Самоа зверя, оскалившегося острыми клыками.

«На этом корабле я вернусь домой», — подумал Мауи во сне.

В этот момент капитан португальского судна «Надежда», первого европейского корабля, попавшего в Полинезию, отдал приказ спустить шлюпку и подобрать туземца в пироге без весел и парусов….

Так самоанская деревня лишилась своего идола — светящегося круга в пещере острова табу. Осталась только легенда о Сыне Солнца и о мальчике, якобы похитившем его, рассказываемая по-своему разными поколениями….

Примечания к первой части:

— В древней Полинезии год исчислялся лунными месяцами с добавлением одного дня; события, описанные в первой части книги, происходили в апреле по современному исчислению.

— На островах Самоа солнце склоняется к северу, а не к югу, как в северном полушарии.

— «Умри, умри!» — боевой клич полинезийцев.

— У древних жителей Самоа час равнялся 1/10 светлого времени суток.

— Моа — люди высшей касты в Полинезии, которым одним позволено обладать познаниями в астрономии и мореплавании.

— Дерево с разлапистыми корявыми сучьями, почти без листьев, чаще всего растет на могильниках.

— Свиное рыло — самое оскорбительное ругательство на Самоа.

— Зеленый цвет — знак дружественных намерений в Полинезии.

— «Уйти на запад» у полинезийцев означает «умереть».

— Фоно — совет (или место, где он проводится) наиболее уважаемых жителей деревни или нескольких деревень (округа).

— Согласно верованиям самоанцев, души умерших (аиту) поселяются в лесу. И иногда могут причинить зло живым.

— Алофа — уважительное, даже ласковое приветствие по-самоански. Более просто — Талофа. Тофа — прощание.

— Древние полинезийцы отсчитывали время не сутками, а ночами.

— Матаи — главный вождь. Аинга — большая семейная община, включающая несколько родственных семей.

— Кава — самый популярный на Самоа, вплоть до настоящего времени, напиток, подаваемый во время дружеских приемов, собраний и пр. Принятие кава сопровождается строго соблюдаемой церемонией.

— Фале — самоанская хижина с крышей из листьев пандануса, поддерживаемая столбами, и с по лом, но чаще всего без стен.

— Сутки делились на части, которые у маори, например, назывались так: рассвет — «тени утра являются»; восход солнца — «солнце взбирается»; раннее утро — «дневной свет»; время до полудня — «солнце на своем пути вверх»; полдень — «солнце прямо, как столб»; время после полудня — «солнце склоняется»; вечер — «время огней»; заход солнца — «солнце садится»; полночь — «ночь и день разделены пополам».

Белым снегом цветов были усыпаны кусты спиреи, барбарисы соперничали с солнцем в яркости желтого цвета, горели красные костры вейгелы. Молодыми зелеными кронами красовались липы, березы и клены. Приятно грело солнце. Грело всех, кроме Павлика и его бабушки. Для них этот светлый день был серым, мрачным, неприветливым — они шли, понурив головы, за гробом дедушки. Дедушка, умный, любимый, единственный умер два дня назад. Умер тихо, во сне, так и не успев сказать Павлику самого важного. Чего? Того, что помогло бы внуку легче пережить тяжелую утрату. Дедушка был его другом, его отцом, его старшим братом. Был всем для Павлика — ведь папа почти всё время работал заграницей. И мама там была с ним. Мама любила «суету вечеринок и гламур дипломатических приемов» — так она говорила, тоскуя в короткие периоды жизни в родном городе. Павлик не расстраивался, когда родители в очередной раз спешно укладывали вещи за полчаса до отъезда в аэропорт. Они не догадывались, почему их сын так настойчиво просит взять его в машину. Да потому, что на обратном пути за рулем будет дедушка, а он сам будет сидеть рядом и внимательно следить за дорогой, ожидая одобрительного взгляда или немного насмешливой похвалы от водителя.

И теперь родители «не смогли вырваться» на похороны дедушки. В кармане Павлика лежит распечатанный на принтере текст речи, который папа прислал по е-мейлу и просил зачитать от его имени «над гробом». А Павлик держал этот листок в руке свернутым, и вся его речь состояла только из двух предложений: «Я любил тебя, дедушка, больше всех. Как я буду… без тебя?». И тихо заплакал. Бабушка промолвила короткую и странную фразу: «О, Боже! Вот один из твоих знатных и благородных людей!» Никто из присутствующих не назвал бы умершего знатным человеком. Благородным — да, но отнюдь не знатным…

На кладбище было всего несколько человек и среди них, конечно, дядя Вадим, друг папы. Дядя Вадим устраивал эти похороны, договаривался насчет машин и другое необходимое делал. Два мужика с лопатами закапывали могилу, после того как провожающие бросили по горстке песка на крышку гроба.

На пути к выходу с кладбища Павлик несколько раз оглядывался, ожидая какого-нибудь знака от дедушки. Знака не было. Но когда они подходили к воротам, какой-то наголо бритый мужчина в спортивной куртке достал мобильник и что-то коротко сказал, при этом внимательно взглянув на бабушку. Она крепко сжала руку мальчика и не отпускала её уже до самого дома. По дороге бабушка бормотала: «Плачут камни, рыдает земля…»

Подходя к двери квартиры, Павлик на секунду подумал: «Всё, что сегодня было — это сон, и сейчас дедушка довольный встретит нас в дверях. Как и в последнюю неделю, когда он неважно себя чувствовал и постоянно находился дома». Но ожидало его совсем другое: в доме царил беспорядок, полный разгром. Что-то похожее было однажды, когда в квартиру залетела сорока и разбросала всё, что можно. На этот раз было разбросано и то, что нельзя: дверцы шкафов были раскрыты, ящики выдвинуты, и всё содержимое оказалось на полу. С антресолей были сброшены пыльные сумки, рюкзаки и чемоданы. На кухне валялись осколки чайного импортного сервиза, привезенного мамой. А стоял он за толстыми стеклами серванта, сделанного на заказ. Что более всего поразило Павлика, так это его раскрытый и включенный ноутбук!