Перевод В. Левика выполнен на более высоком поэтическом уровне, чем переводы его предшественников, и содержит меньше фактических неточностей, отступлений от смысла и реалий оригинала. Однако, следуя за этими предшественниками, переводчик допускает грубую ошибку, изменив пол обеих птиц на противоположный. Ведь в оригинале поэмы, в английском тексте, речь идёт не о Фениксе и Голубке, а о Голубе и его подруге Феникс! Это легко обнаружить, так как в восьмой и девятой строфах к Голубю отнесено притяжательное местоимение мужского рода, а Феникс названа королевой. Кроме того, как мы увидим дальше, в произведениях других поэтов, опубликованных вместе с шекспировской поэмой в том же поэтическом сборнике и посвящённых этим же таинственным «птицам», Феникс совершенно определённо и бесспорно является женщиной, а Голубь — мужчиной. Но переводчики поэмы на русский язык сами этого старинного сборника не читали, полу героев значения не придавали, тем паче что заглавие «Феникс и Голубка» звучит благозвучней, чем наоборот. Так повелось с лёгкой руки П.А. Каншина, впервые переведшего поэму более ста лет назад (1893 г.). Удивительнее, что ошибку, искажающую текст поэмы и мешающую постижению её смысла, не замечали в течение столетия несколько поколений научных редакторов и комментаторов. И только после того, как в статье, опубликованной в академических «Шекспировских чтениях 1984», я обратил внимание наших шекспироведов на эту ошибку, она была устранена в новом переводе Д. Щедровицкого[8].

Прочитав поэму, мы убеждаемся, что в ней оплакивается уход из жизни удивительной четы, названной аллегорическими именами Голубя и Феникс. При жизни их связывал брак чисто духовного свойства, но они были настолько близки друг другу, что между ними трудно даже провести грань. И хотя каждый из них имел своё собственное сердце, их невозможно представить порознь, вернее, они существуют и как два существа, и как одно целое — это невиданное доселе великое чудо света.

Реквием исполняется в память о них обоих, и мы узнаём, что умерли они почти одновременно, один за другим. Первым уходит Голубь — сгорает в пламени на глазах своей подруги, после чего она следует за ним, исчезая в этом же пламени. Изумлённые свидетели видят, как два существа окончательно становятся единым, носящим двойное имя. Здесь поэт создаёт образы крайне загадочные (и трудные для перевода), он несколько раз подчёркивает растерянность и удивление тех, кто ранее не был посвящён в эту тайну.

Всё в поэме заставляет задуматься над её героями, над их необычными отношениями, над необычной панихидой. Вначале поэт обращается к чудесной громкоголосой птице, которая с одинокого аравийского дерева должна возвестить «честным крыльям» печальную весть. Далее туманно упоминаются враждебные силы (хищные, «тиранические» крылья) и «прорицатель гибели», которые не должны приближаться к праведным, собравшимся для печальной церемонии. Некоей зловещей вороне, живущей три срока человеческой жизни, однако, тоже разрешено в ней участвовать. Лебедь — священник в белом стихаре — приглашается исполнить похоронный антифон. Торжественный тон, тщательный подбор и расположение глаголов с первых же строк подчёркивают особую значительность и глубоко скорбный характер свершающегося.

Поэма начинается с императива: «Пусть эта громкоголосая птица…»; это же наклонение встречается в тексте несколько раз. Поэт здесь не просто описывает происходящее, он как бы распоряжается развёртывающейся в медленном темпе траурной церемонией, указывая каждому участнику его место и роль. И вместе со словами мы слышим звуки органа, мелодию реквиема, льющуюся из-за строк.

В заключение персонаж, носящий имя Разум (Ум), исполняет погребальный плач по обоим умершим, который поэт сравнивает с «хором на их трагической сцене» (это сравнение в переводе В. Левика исчезло). По форме «Плач» отличается от основной части поэмы — это пять трёхстиший, помещённых в первом издании на отдельной странице с отдельным заголовком.

Голубь и Феникс оплакиваются как редчайшие существа, когда-либо украшавшие этот мир, с их смертью на Земле исчезли настоящие красота и истина. Третья строфа «Плача» специально указывает на необычные отношения между Голубем и Феникс при жизни. Ещё раз прочитаем эту очень важную строфу в подстрочнике:

Итак, отношения этой четы, ставшей единым целым, были в то же время платоническими, и это добавляет ещё одну загадочную черту к портрету героев поэмы. Загадочную, но вместе с другими помогающую увидеть, что поэт оплакивает не каких-то мифических птиц, а действительно живших на земле, среди своих современников людей, обладавших необыкновенными достоинствами мужчину и женщину, перед которыми он глубоко преклоняется.

То, что за аллегорическими «птичьими» именами скрыты реально существовавшие личности, понятно уже из самой поэмы, а произведения других участников «Жертвы Любви» не оставляют в этом никаких сомнений. Это хотелось бы подчеркнуть сразу, потому что имели и продолжают иметь место попытки отмахнуться от упорно не поддающейся упрощённым толкованиям поэмы, когда её квалифицируют как сугубо аллегорическое произведение на традиционный сюжет о легендарной птице Феникс либо просто как образчик пресловутого «ренессансного неоплатонизма». Впрочем, упрощённый подход, пренебрежение конкретными, но труднообъяснимыми литературными и историческими фактами в шекспироведении вещь не редкая и, как мы увидим дальше, не случайная. А пока вернёмся к Голубю и Феникс…

Панихида… Погребальный плач… По ком? Чья смерть побудила поэта создать свою поэму? Кто эти двое — удивительная чета, «звёзды любви», украшавшие землю, ушедшие из жизни почти одновременно, не оставив после себя потомства, но оставив двойное имя?

Известно, что существенные пробелы в наших знаниях о жизни великого английского драматурга и поэта делают понимание его лирических произведений весьма трудной, порой неразрешимой задачей, и к поэме о Голубе и Феникс это относится в полной мере. Даже сегодня, четыре столетия спустя, биографы мало что определённого могут сказать о событиях и обстоятельствах, впечатления от которых нашли отражение в поэзии Шекспира. Мы не знаем, что именно в его лирике является выражением подлинных переживаний поэта, а что относится к области творческой фантазии или обусловлено влиянием литературной моды того времени. Отсюда чрезвычайные трудности, которые возникают при попытках идентификации лирических героев Шекспира с его реально существовавшими современниками.

Мировое шекспироведение накопило большой и поучительный опыт интерпретации сонетов Великого Барда, поисков их реальных героев, в первую очередь Смуглой леди и Белокурого друга. Существует колоссальная и с каждым годом пополняющаяся литература об этом знаменитом цикле из 154 стихотворений. Количество различных, часто взаимоисключающих одна другую гипотез исчисляется многими десятками. И хотя ещё такие поэты, как Гёте и Уордсворт, утверждали, что в сонетах Шекспира нет ни одной буквы, не пережитой, не прочувствованной поэтом, что сонеты —ключ, отмыкающий Шекспирово сердце, сегодня, обозревая пирамиду написанных о них трудов, мы имеем мало оснований считать работу завершённой. Труднейшая литературоведческая задача со множеством неизвестных продолжает оставаться открытой и может остаться такой, пока учёные не будут располагать более достоверными представлениями не только о творческом и интимном окружении Шекспира, но и о нём самом.

Что же, казалось бы, тогда говорить о «Феникс и Голубе» — поэтическом произведении, гораздо более трудном для понимания, чем сонеты, содержащем загадочные намёки чуть ли не в каждой строке? Что определённое мы могли бы надеяться узнать о её героях, скрытых за аллегорическими именами, что нового могли бы установить из неё о самом Уильяме Шекспире после такого почти обескураживающего опыта двухсотлетнего изучения сонетов? Можно добавить, что некоторые исследователи давно высказывали сомнения в действительной принадлежности поэмы Шекспиру, а крупнейший биограф Шекспира Сидни Ли, говоря в конце XIX века о загадочности этого произведения, добавил такую фразу: «К счастью, Шекспир не написал больше ничего в таком же роде»^{1}.