Выступление Мэлона не оставило от айрлендовских «раритетов» камня на камне. Наступило всеобщее отрезвление. Люди удивлялись, как они умудрились попасться на удочку малообразованного юнца; многие, в том числе и поверившие Айрленду учёные, оправдываясь, ссылались на то обстоятельство, что бумага, пергамент, печати на документах и письмах были подлинными, они не могли догадаться, что на старинной бумаге специальными чернилами писались, а потом срезанными с подлинных документов печатями удостоверялись поддельные письма и юридические акты.

Айрленд-старший пытался защищать свои сокровища, но у публики уже спала пелена с глаз. «Король Вортигерн» был с позором изгнан со сцены. В газетах появились ядовитые пародии и карикатуры на содержимое айрлендовского сундука, и, наконец, сам главный герой — Уильям-Генри Айрленд опубликовал «Правдивый отчёт о шекспировских рукописях», где откровенно, подчас рисуясь и любуясь своей изобретательностью, но изображая раскаяние, поведал, как он изготовлял свою наделавшую столько шума продукцию. Он утверждал, что отец до конца не подозревал о действительном положении дел. Не исключено, что так оно и было и что этот ограниченный обыватель стал жертвой своей излишней доверчивости и владевшей его сердцем пылкой, но слепой Любви к Великому Барду из Стратфорда. Он умер в 1800 году, ненадолго пережив позорное крушение собственных надежд и амбиций; мнения учёных-историков о его роли и степени вовлечённости в фальсификации расходятся и сегодня. Его сын до конца жизни с трудом сводил концы с концами, утешаясь лишь тем, что его имя будет навсегда связано с Шекспиром, пусть и таким необыкновенным и нелестным образом.

Всю эту нашумевшую в конце XVIII века историю часто рассматривают как забавный анекдот или досадный курьёз: не отягчённый знаниями 20-летний клерк, чьё душевное здоровье остаётся под вопросом, в течение нескольких лет морочил головы и наставлял нос чуть ли не всему британскому литературному истеблишменту, не говоря уже о простых англичанах. Но если даже относиться к успеху Уильяма-Генри Айрленда как к курьёзу, его причины нельзя свести только к странным наклонностям начитавшегося исторических романов юнца, тупости и амбициям его родителя. Свою роль здесь сыграл уже ощущавшийся (пусть и смутно) разрыв между поднимаемым на небывалую высоту стратфордским культом и отсутствием каких-либо документов, подтверждающих достоверность лежащих в его основе представлений о Великом Барде. Таких документов, таких фактов нет и сегодня.

Трудно, конечно, представить, чтобы история, подобная успеху айрлендовских фабрикаций, могла произойти сегодня, когда наука располагает техническими возможностями для их распознавания уже в самом начале. Однако попытки как-то заполнить пропасть, отделяющую Шакспера от Шекспира, случаются и в наши дни, и некоторые домыслы по своей фантастичности недалеко уходят от кустарных подделок младшего Айрленда. Вот совсем недавно один западный шекспировед повторил старую и давно забытую выдумку, что Шакспер-де был в молодости школьным учителем; другой утверждает, что в «потерянные» годы он был секретарём у самого Фрэнсиса Бэкона! Разумеется, никаких научных, основанных на фактах доводов авторы таких домыслов привести не могут, но некоторое время они обсуждаются публично, оставляя кое у кого впечатление, будто «что-то в этом, наверное, есть».

Первая по времени и самая масштабная фальсификация «шекспировских» документов обнажила самое уязвимое звено в стратфордской легенде — отсутствие достоверных документальных подтверждений не только каких-то писательских занятий Уильяма Шакспера, каких-то его связей с выдающимися личностями эпохи, но даже и его элементарной грамотности.

На стратфордских реликвиях крах Айрлендов почти не отразился, ведь никаких «шекспировских рукописей» в Стратфорде, слава богу, не демонстрировали, остальные же «экспонаты» выглядели сравнительно безобидно. В своей книге очерков, изданной в 1820 году, американский писатель Вашингтон Ирвинг рассказывает, как во время посещения Стратфорда он видел детали ружья, из которого Шекспир убил оленя в парке сэра Люси, шпагу, с которой он играл Гамлета (!), и тому подобное. А в нескольких милях от Стратфорда американцу показали «ту самую» дикую яблоню, под которой, как ему объяснили, когда-то заснул, не добравшись домой после пивного состязания с соседями-бедфордцами, молодой Шекспир…

В XIX веке Стратфорд постепенно стал превращаться в культовый город-реликвию. Специально созданный «Шекспировский трест» постепенно скупил основные строения, в той или иной степени связанные (или привязанные позже) с Шакспером и его семейством, привёл их в порядок и сделал доступными для посетителей. Посетители, количество которых росло с каждым годом, заходя в эти дома, за понятным отсутствием там книг, принадлежностей для письма и вообще каких-либо признаков интеллектуальных занятий бывших обитателей, могут осматривать богатое собрание старинных кроватей, одеял, подушек, чугунных и глиняных горшков, тарелок и других нехитрых принадлежностей провинциального быта Англии XVI—XVII веков.

С наступлением XIX века статус Великого Барда по мере постижения глубин его творчества продолжал неуклонно расти. Для Колриджа и Карлейла Шекспир — уже не только великий английский драматург, но пророк и гений, богоподобная фигура, олицетворяющая духовную силу английской нации. На этом фоне как стратфордские «предания», так и извлекаемые из архивов документы выглядели странно. Рисуемый биографами образ провинциального полуобразованного парня, ставшего вдруг величайшим писателем, поэтом, мыслителем и эрудитом, начал вызывать недоумение. «Он был титаном в вакууме — без всяких связей со своим временем, местом и современниками»^{48}, — скажет уже в XX веке шекспировед Дж. Гаррисон. Он говорит о прошлом, но ведь убедительно заполнить этот вакуум стратфордским биографам не удаётся и сегодня…

Самые первые сомнения в истинности общепринятых представлений о личности Шекспира были высказаны ещё в конце XVIII века Г. Лоуренсом и Дж. Уилмотом, хотя об их работах было тогда известно лишь немногим.

Знаменитый английский поэт С. Колридж (1772—1834), для которого Шекспир был более чем полубогом, первым высказал сомнения открыто и громогласно. Его сомнения, однако, касались не авторства стратфордца, которое, базируясь на стратфордском монументе и других реликвиях уже функционировавшего культа, представлялось тогда бесспорным. Колридж усомнился в правильности и полноте биографических фактов, из которых состояли тогдашние жизнеописания Великого Барда, хотя эти жизнеописания пытались — добросовестно и с большим трудом — соединить, сплавить воедино столь несовместимый материал, как шекспировские произведения и стратфордские документы и «предания». Заслуга Колриджа в том, что он первый обратил внимание всех на их несовместимость: «Спросите ваш здравый смысл, возможно ли, чтобы автором таких пьес был невежественный, беспутный гений, каким его рисует современная литературная критика?».

Однако знаменитое завещание и другие стратфордские документы не были сочинены или сфабрикованы бесхитростными шекспировскими биографами, против которых ополчился Колридж. Просто эти биографы (впрочем, и сам Колридж тоже) принимали как само собой разумеющуюся данность, что человек, похороненный в стратфордской церкви Св. Троицы, к которому эти документы относились, и был Великим Бардом Уильямом Шекспиром. Перемешивая факты из двух совершенно различных биографий, они оказывались в тупике, которого (в отличие от поэта и мыслителя Колриджа) не ощущали.

Свидетельства о человеке из Стратфорда были многочисленны и в своём большинстве вполне достоверны, а их чудовищная несовместимость с шекспировскими творениями могла означать только одно: Уильям Шакспер не был ни поэтом, ни драматургом; под именем Уильяма Шекспира — Потрясающего Копьём писал кто-то другой.