Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

А пока в продолжающихся попытках Пембруков изменить отношения платонической четы, «привести Голубя в постель Феникс» принял посильное участие и Бен Джонсон, написавший в этот период две пьесы-маски, посвящённые примирению и возрождению любви после разлада, — «Любовь, освобождённая от заблуждений» и «Любовь возрождённая».

В «Буре» есть и другие аллюзии в сторону Бельвуара и его хозяев. Так, убедившись в сверхчеловеческом могуществе мудрого Просперо, Себастьян восклицает, что теперь он верит в существование единорогов[167], в то, что в «Аравии есть одно дерево — трон Феникса, и один Феникс царствует там в этот час». Антонио и Гонзало присоединяются к нему: да, они действительно видели на «острове» эти чудеса, да, необыкновенный образ жизни (manners) его обитателей поразил их (III, 3). Мэннерс, Мэннерс… В другом месте (II, 1) Гонзало восторгается буйной растительностью «острова», его прекрасной зелёной травой, а Антонио вдруг ни с того ни с сего заявляет, что почва здесь действительно (indeed) рыжего цвета (tawny)[168].

Много соображений было высказано литературоведами о странном, ни на что не похожем образе Калибана. В нём видели то прообраз будущего «грядущего хама», то даже порабощенного колонизаторами туземца, восстающего против своих угнетателей. Но никто не обратил внимания на параллели, различимые в образах этого сына «проклятой колдуньи Сикораксы» и грубого, неотёсанного скотника Лорела — сына пэпплуикской ведьмы в джонсоновском «Печальном пастухе». Джонсоновская ведьма, так же как и Сикоракса, заточает своих жертв в расщепе старого дерева, держит в услужении расторопного духа Пака (Ариэль в «Буре»). Джонсон говорил Драммонду, что в своей пасторали он в образе ведьмы вывел графиню Сэффолк. Можно добавить, что эта дама после скандального брака её дочери с юным Эссексом, братом Елизаветы Рэтленд, зная о характере отношений последней с мужем и в предвидении близкой развязки, не скрывала матримониальных планов: свести Елизавету со своим младшим сыном; так же пытается пэпплуикская ведьма свести Лорела с девой Мариан, а Калибан покушается на Миранду. Параллели здесь несомненны, но мог существовать и другой прототип неблагодарного дикаря — кто-то из тех, кого Рэтленд, как и Просперо, «научил говорить»; в любом случае образ Калибана — не выдумка, а злая и презрительная карикатура на реальную одиозную личность, случайно оказавшуюся в зелёной Бельвуарской долине и затаившую злобу против её хозяев.

Герцог Миланский впервые появляется не в «Буре»: мы находим носителя этого титула в списке действующих лиц шекспировских «Двух веронцев», а также в пьесе Бомонта и Флетчера «Женоненавистник» (1607 г.). В «Триумфе любви», пьесе, сочинённой, как считают, одним Бомонтом, появляется герцог Миланский Ринальдо и его «скрытая» герцогиня Корнелия; написанная в 1620 году пьеса Мессенджера называется «Герцог Миланский»; в Милане происходит действие пьесы Джонсона «Дело изменилось». Такое пристрастие к Милану и его правителю любопытно и само по себе, и ввиду сходства ситуаций и аллюзий, в этих пьесах содержащихся. А вот в «Триумфе чести» — пьесе, также принадлежащей перу Бомонта и входящей в тот же цикл из четырёх пьес, что и «Триумф любви», действует такой персонаж, как герцог Афинский, носящий имя Софокла, а его жена Дориген названа «примером чистоты». С «Бурей» все эти произведения связывает не литературная мода, а общие герои, трагическая история бельвуарской поэтической четы.

Последняя шекспировская пьеса «Генрих VIII», датируемая 1613 годом, была, как это общепризнано в шекспироведении, дописана Джоном Флетчером. Объяснить это стратфордианским биографам нелегко: ведь Уильям Шакспер жил ещё долгих три года. Нет удовлетворительного объяснения этому у оксфордианцев, дербианцев, сторонников других нестратфордианских теорий и гипотез. Кроме рэтлендианской. Ибо в 1612 году Рэтлендов не стало, и кому же было дописывать неоконченную пьесу, оставшуюся после них, как не преданному «поэту Бельвуарской долины», драматургу, компаньону Фрэнсиса Бомонта — Джону Флетчеру.

И мёртвых лица были сокрыты, и молчали все…

Болезнь прогрессировала, и весной 1612 года Рэтленд был доставлен в Кембридж к знаменитому тогда врачу Уильяму Батлеру. То, что нам известно о тогдашней медицине и применявшихся ею методах, не позволяет обольщаться относительно характера помощи, которую мог получить от врачей тяжелобольной человек, после перенесённого паралича временами лишавшийся речи (об этом пишет в сохранившемся письме из Кембриджа некто Джон Торис).

8 мая 1612 года в Кембридже в присутствии своего любимого брата Джорджа хозяин Бельвуара и «главный человек Шервудского леса» подписывает завещание: «Я, Роджер, граф Рэтленд… будучи больным телом, но в полной и совершенной памяти…» Главным наследником завещатель оставлял следующего за ним по старшинству брата — Фрэнсиса. Достойные суммы выделялись другим членам семьи, специально предусмотрены средства на образование, которое предстояло получить юным племянникам. Не были забыты и слуги: Фрэнсису предписывалось вознаградить каждого из них в меру их достоинств и продолжительности службы; крупная сумма предназначалась на сооружение госпиталя и богадельни в Боттесфорде, а также обоим кембриджским колледжам, где учился граф Рэтленд, — колледжу Королевы и колледжу Тела Христова… И лишь Елизавете, графине Рэтленд, своей законной супруге, завещатель не оставил абсолютно ничего, он вообще не упомянул её!

Завещание владетельного лорда, в котором ни разу не упомянута его жена, является крайне удивительным документом. Если говорить только о семьях Мэннерсов и Сидни, то можно вспомнить завещание Филипа Сидни, назначившего исполнителем своей последней воли жену Франсис, мать годовалой тогда Елизаветы, и оставившего ей половину состояния. После смерти Джона Мэннерса, отца Роджера, всеми делами и имуществом распоряжалась, в соответствии с последней волей покойного, его вдова. Полное отсутствие Елизаветы Рэтленд в завещании мужа противоречит не только её законным правам и традициям обоих семейств. При жизни муж, несмотря на временами весьма стеснённые финансовые возможности, никогда не отказывал Елизавете в оплате её личных расходов (напомню, затраты на платье и драгоценности для участия в постановке маски «Гименей» составили свыше тысячи фунтов!). Когда она жила в Лондоне или в другом имении Рэтлендов, управляющий исправно высылал ей по указанию графа достаточные средства… Как можно совместить это постоянное внимание и заботу о ней — даже в период их раздельной жизни — с полным, просто непостижимым «забвением» её в завещании?

Клауд Сайкс, внимательно изучавший все документы, относящиеся к Рэтленду, но не придававший не очень ясной для него фигуре дочери Филипа Сидни особого значения, пишет по поводу отсутствия её имени в завещании: «Для Рэтленда она уже была мертва»{102}, употребляя это выражение как метафору. Однако после исследования честеровского сборника и зная, что произошло летом 1612 года вслед за смертью Рэтленда, мы можем повторить эти слова в буквальном их смысле.

Ведь, как свидетельствует Честер, Феникс уходит из жизни сразу же после Голубя не случайно: они заранее условились вместе покинуть этот мир. И когда Рэтленд излагал нотариусу свою волю, он знал, что его супруга последует за ним, поэтому-то он и не оставляет ей ничего: как и ему, ей ничего уже в этом мире не требовалось.

Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, скончался в Кембридже 26 июня 1612 года. Тело его было забальзамировано (есть запись дворецкого о плате бальзамировщику), но доставлено в родные места, находящиеся всего в сотне километров, только 20 июля. По обычаю, перед похоронами гроб с телом покойного должны были выставить в его доме, чтобы родные и домочадцы могли с ним попрощаться. Но на этот раз — и позднейший историк Бельвуара Ирвин Эллер{103} не смог найти этому никакого разумного объяснения — обычай был грубо нарушен. Закрытый гроб сразу же препроводили в церковь соседнего селения Боттесфорд и предали земле в фамильной усыпальнице Рэтлендов, рядом с могилами отца и матери покойного графа; при этом с самого момента прибытия процессии из Кембриджа никому не было дозволено видеть лицо покойника! И, словно всей этой необъяснимой таинственности было недостаточно, через два дня, без покойника, в замке и церкви исполнены все надлежащие торжественные похоронные церемонии. Очевидно, священник был в недоумении, так как счёл своим долгом сделать в приходской книге специальную запись о странной процедуре.

вернуться

167

В гербе Рэтлендов — два единорога.

вернуться

168

В графстве Рэтленд часто встречаются почвы красноватого цвета из-за содержащихся в них железистых руд. Антонио здесь явно обыгрывает староанглийское и французское rutilant (красный), сходное с названием графства (Rutland). Происхождение староанглийского и французского rutilant — латинское. О происхождении же самого названия графства существуют разные мнения{121}; не исключено, что оно пошло (или закрепилось) именно в силу этого значения слова rutilant. Выше я уже указывал на другой пример обыгрывания названия графства и графского титула Роджера Мэннерса его однокашником поэтом Уивером как Root of Land — «корень страны».

109
{"b":"56484","o":1}