Своей очереди у кулис англо-американской литературоведческой науки ожидает и Величайший из Писателей и Путешественников, Князь Поэтов, Неутомимый Скороход из Одкомба Томас Кориэт, поддерживаемый под руку ухмыляющимся Водным Поэтом Его Величества. Им тоже есть что рассказать своим потомкам…

Разгадка прототипов Голубя и Феникс позволяет нам сделать следующий, заключительный шаг в постижении смысла и значения книги Честера как важнейшего, поистине золотого ключа к «шекспировской тайне». Ибо тайна Великого Барда — это прежде всего тайна необыкновенной четы Рэтлендов.

26 июня 1612 года в Кембридже после долгих мучений погасла «догоравшая свеча», перестало биться сердце «благородного и храброго друга», воина, путешественника, поэта и драматического писателя, «эликсира всех шуток», необычайного человека, сочетавшего в себе высокую мудрость, разносторонние знания и дарования с эксцентричными чудачествами, падуанского студента и однокашника Розенкранца и Гильденстерна, первого из «поэтов Бельвуарской долины», предпочитавшего, однако, «быть поэтом, чем носить это имя», «чистого Голубя» честеровского сборника. Теперь мы знаем больше об этой трагической жизни, ибо воистину то была высокая трагедия, тщательно скрытая от любопытных глаз за шутовскими масками, за покровом тайны.

Через несколько дней после его загадочных похорон покончила с собой его поэтическая подруга, его «чистая дева Мариан» — дочь Феникса и сама Феникс, предмет обожания Бомонта и Овербери, «прекрасная Чарис» Бена Джонсона, бывшая, однако, только «видимостью жены Голубя». Перед этим она подготавливает всё к тому, чтобы по возможности «сохранить кровь Голубя», чтобы «из их пепла мог восстать новый Феникс» — их творческое наследие, оставляемое на поучение и изумление этому миру. Она рассказывает, как её друг принял своё последнее испытание:

Феникс видит, как мысль её друга, и на смертном одре не расставшегося с лукавой улыбкой, обретает могучие крылья, отправляясь «учить этот испорченный мир» слушать голос Истины и видеть Прекрасное.

Неизвестный тоже пишет об ожидаемом появлении нового Феникса, который представляется ему необычайной «живой урной».

«Мы построим себе убежище в сонетах…» Они не хотели другого памятника! И Джон Марстон настойчиво, снова и снова, точно боясь, что мы не поймём его или поймём неправильно, описывает это Совершенство, оставленное бельвуарской четой, — их гениальные творения, представшие перед «поэтами Бельвуарской долины», когда Голубь и Феникс ушли в другой мир. Вспомним, что при их жизни более половины шекспировских произведений ещё не были известны; они были доработаны и печатались только к десятой годовщине смерти Рэтлендов. Но не все. Об этом свидетельствуют не только так называемые сомнительные пьесы, которые потом попытались ввести в шекспировский канон издатели Третьего фолио.

Об этом говорят и помещённые Честером после своей поэмы поэтические произведения, специально обозначенные им как «созданные Пафосским Голубем для прекрасной Феникс». Я уже говорил в первой главе, что в XX столетии некоторые литературоведы обратили внимание на это собрание блестящих акростихов, в которых видна уверенная рука мастера, превосходящего в своём поэтическом искусстве всех других авторов, представленных в честеровском сборнике, — лучших английских поэтов того времени. И что больше всего вызывало удивление исследователей поразительное сходство и многочисленные прямые совпадения в темах, образах, поэтическом языке этих «песен Голубя» с поэтическими строками Шекспира, и прежде всего с его сонетами! Ничего подобного этим «совпадениям» в поэзии елизаветинцев не найдено. Недаром крупнейший знаток шекспировской поэзии Д.У. Найт, тщательно анализируя бесчисленные «шекспировские места» в «Песнях Голубя», поражался: «Это же чистый Шекспир!»[200].

Но кто же в то время мог писать с такой подлинно шекспировской силой, с таким поэтическим мастерством, так по-шекспировски видеть и переживать те же самые жизненные коллизии (достаточно необычные) и выражать своё видение и свои мысли шекспировскими словами и образами, кроме самого Великого Барда, руку которого мы знаем не только по ранним поэмам на классические сюжеты, но и по его сонетам и «Страстному пилигриму»? Поэтому Найт после долгих раздумий пришёл к осторожному выводу, что Шекспир, поместив в сборник свою поэму «Феникс и Голубь», вероятно, не ограничился этим, но приложил руку и к некоторым разделам честеровской поэмы, а особенно заметно -к «Песням Голубя». Других объяснений этому феномену, насколько мне известно, никто предложить не смог. И только теперь мы можем сказать и более определённо: прекрасные акростихи бельвуарского Голубя — это действительно шекспировская поэзия, потому что за маской «Уильям Потрясающий Копьём» скрывались прежде всего именно Голубь и Феникс. Человечество обретает новое богатейшее собрание поэтических произведений Шекспира, носящих на себе ясную и неоспоримую печать шекспировского гения, продолжающих и развивающих мотивы и образы шекспировских сонетов («Песни» по многим признакам написаны позднее сонетов). «Песни Голубя» — ключ к сонетам, над поисками которого билось не одно поколение шекспироведов, ключ к сердцу Шекспира. 34 страницы неизвестных ранее шекспировских стихотворений — и каких стихотворений! Это только часть того великолепного наследия, шекспировского наследия, которое оказалось в руках друзей Голубя и Феникс после их ухода из жизни.

Теперь мы знаем, что смерть Великого Барда не прошла незамеченной английскими писателями и поэтами! Они почтили память тех, кто был Шекспиром, и сделали это в книге, окутанной хитроумно сотканной завесой, достойной таких мастеров творческой конспирации, как Роджер и Елизавета Рэтленд. И Хор Поэтов, лучших поэтов Англии, прощается с бельвуарской четой — «Уильямом Потрясающим Копьём», прощается в строках, «исполненных смысла, скрытого от непосвящённой толпы».

Но если честеровский сборник — это скорбный отклик на трагическую смерть, тайное прощание с Уильямом Шекспиром, то правомерно задать вопрос: что же тогда представляет из себя прекрасная поэма, известная под данным ей в XX веке названием «Феникс и Голубь» и в наше время привычно причисляемая к шекспировским произведениям (хотя в прошлом, как мы знаем, на этот счёт неоднократно высказывались и обосновывались серьёзные сомнения)? Ведь в книге Честера под поэмой стоит имя Шекспира, — как совместить этот факт с тем, что в ней оплакивается смерть тех, кто творил под этим именем?

Однако вспомним, как расположена эта поэма в честеровском сборнике. Первая её часть напечатана на двух страницах, без заголовка (единственное произведение во всей книге!) и без подписи. Вторая часть — «Плач» — занимает отдельную страницу, снабжена отдельным заголовком и является реквиемом по умершим Голубю и Феникс. Вверху и внизу текста «Плача» — бордюрные рамки, под последней строкой — имя «Уильям Шекспир» (напечатано через дефис, что подчёркивает его смысловое значение: Shake-speare — Потрясающий Копьём). Отсутствие заголовка перед первой частью вызвано отнюдь не тем, что для него не хватило места — одну-две строфы можно было легко перенести на следующую страницу. Но составитель демонстративно не сделал этого, и причина нам теперь понятна: отсутствие заголовка перед обращением к участникам похоронной процессии и особое оформление «Плача» не случайны, а функциональны: таким путём это произведение (или произведения) выделено как главное, ключевое в сборнике, посвящённом Голубю и Феникс. Траурная поэма попала в книгу Честера отнюдь не по недоразумению, как это можно иногда слышать от тех западных шекспироведов, кто сам эту книгу прочитать не удосужился!