– Я знаю, что он знал вас и доверял вам.

– Я, правда очень смутно, помню, что он тогда говорил… вроде того, что он сам не знает, что делает со своими деньгами, – это он о мистере Тимоти, полагаю. А потом сказал что-то вроде: «Женщины могут быть дурами в девяносто девяти случаях из ста, но могут быть провидицами в сотом». Да, а потом он еще сказал: «Говорить о том, что чувствуешь, можно только людям своего поколения – они не думают, что ты что-то выдумываешь, как это полагает молодежь». А позже добавил – правда, не знаю, в какой связи: «Не очень приятно расставлять людям ловушки, но другого выхода у меня нет». Хотя мне кажется, сэр, что в этом случае он имел в виду второго садовника – у нас стали пропадать груши…

Однако мистер Энтвисл не поверил, что Ричард Эбернети был так озабочен поведением второго садовника. Задав дворецкому еще несколько вопросов, он отпустил его и задумался над тем, что только что узнал. Практически ничего. То есть ничего из того, о чем раньше не догадался бы сам. Хотя было несколько многообещающих моментов. Например, когда Ричард говорил о том, что женщины могут быть дурами и в то же время проницательными, он имел в виду Кору, а не миссис Тимоти. И именно ей он рассказал о своих чувствах. А еще он говорил о ловушке – но для кого?

Мистер Энтвисл долго обдумывал, как много он может рассказать Хелен, и в конце концов решил, что расскажет ей все, о чем знает сам.

Прежде всего он поблагодарил женщину за то, что она разобрала вещи Ричарда и отдала целый ряд необходимых распоряжений по дому. О продаже поместья уже объявили, и пара возможных покупателей должна была приехать в самое ближайшее время.

– Покупатели – частные лица? – спросила Хелен.

– Боюсь, что нет. О покупке думает Христианский союз женской молодежи, один из молодежных клубов и совет попечителей благотворительного Фонда Джефферсона, которые ищут помещение для размещения своей коллекции, – ответил юрист.

– Жаль, что в доме не будут жить люди, хотя с практической точки зрения это понятно.

– Я хотел бы попросить вас побыть здесь до того момента, как дом будет продан, если это не слишком затруднит вас.

– Да нет, скорее наоборот – это мне подходит. На Кипр я собираюсь не раньше мая, и мне гораздо приятнее находиться здесь, чем в Лондоне. Вы же знаете, я люблю этот дом, и Лео тоже любил его. Нам здесь было хорошо вместе.

– Есть еще одна причина, по которой я буду вам благодарен, если вы останетесь. У меня есть друг, которого зовут Эркюль Пуаро…

– Эркюль Пуаро? – резко подняла голову женщина. – Так вы думаете, что…

– Вы его знаете?

– Я слышала о нем. От одних своих друзей – только я думала, что он давно уже умер.

– Да нет, он жив. Правда, не очень молод.

– Да уж, молодым его сложно будет назвать, – механически заметила миссис Эбернети, и ее побелевшее лицо стало напряженным. – Так вы считаете, что Кора… была права? Что Ричарда… убили? – с трудом выговорила она.

И тогда мистер Энтвисл рассказал ей все. Это было так приятно – поделиться своими сомнениями с Хелен, женщиной, обладавшей спокойным и рассудительным характером.

Когда он закончил, она сказала:

– С одной стороны, все это выглядит как выдумка, – но это совсем не выдумка. И мы с Мод, сразу же после похорон, думали об этом же, я уверена. Говорили себе, что Кора – просто дурочка, и в то же время чувствовали какую-то тревогу. А потом, когда Кору тоже убили, я сказала себе, что это простое совпадение – и это вполне может быть совпадением, но как же сложно в это поверить! Все действительно так непросто.

– Да, все непросто. Но Пуаро – человек очень оригинальный и почти гений, признанный таковым еще при жизни. Он прекрасно понимает, что всем нам требуется: уверенность в том, что все эти домыслы – чушь собачья.

– А если нет?

– А почему вы так говорите? – резко спросил Энтвисл.

– Я не знаю. Просто мне не по себе. И не из-за того, что сказала в тот день Кора – из-за чего-то еще. Из-за чего-то, что в тот момент показалось мне неправильным.

– Неправильным? А в каком смысле?

– Вот в этом-то все и дело – не знаю.

– Вы хотите сказать, что это как-то связано с одним из людей, которые были в комнате?

– Да-да – что-то в этом роде. Но я не могу определить, с кем или с чем. Вам, наверное, все это кажется абсурдным…

– Совсем нет. Напротив – это интересно, очень интересно. Вы, Хелен, женщина умная, и если на что-то обратили внимание, то это что-то имело значение в тот момент.

– Правильно, но я не могу вспомнить, что конкретно это было. И чем больше я думаю…

– А вы не думайте об этом. Так вы никогда ничего не вспомните. Забудьте об этом, и рано или поздно оно само к вам вернется. А когда вспомните – сообщите мне… немедленно.

– Обязательно.

Мисс Гилкрист поплотнее натянула свою черную шляпу и убрала седую прядь волос. Досудебное расследование было назначено на двенадцать часов, а сейчас было всего двадцать минут двенадцатого. Серое пальто и юбка такого же цвета выглядят совсем не плохо, подумала она, и новая черная блузка сюда вполне подходит. Ей бы хотелось быть во всем черном, но такого она себе позволить не могла. Мисс Гилкрист осмотрела стены небольшой аккуратной спальни, которые все были покрыты видами Бриксхэмского залива, Кокингтон-Фордж, Энстиз-Коув, Киенс-Коув, Полфлександского залива, бухты Баббакомб и других рыбацких деревушек, подписанными размашистым почерком Коры Ланскене. Ее взгляд с особой любовью остановился на этюде с Полфлександским заливом. На комоде, в аккуратной рамке, стояла выцветшая фотография, на которой была изображена чайная «Плакучая ива». Посмотрев на фото, мисс Гилкрист нежно вздохнула.

От воспоминаний ее отвлек звонок во входную дверь.

– Боже, – пробормотала женщина, – интересно, кто…

Она вышла из спальни и стала спускаться по довольно шатким ступенькам. Раздался еще один звонок, а затем резкий стук в дверь.

Почему-то мисс Гилкрист занервничала. На какое-то мгновение она замедлила шаг, но потом нехотя подошла к входной двери, уговаривая себя не быть дурочкой.

На ступеньках стояла хорошо одетая молодая женщина – вся в черном, с небольшим черным чемоданчиком в руках. Увидев взволнованный взгляд открывшей ей дверь дамы, она быстро проговорила:

– Мисс Гилкрист? Я племянница миссис Коры Ланскене – Сьюзан Бэнкс.

– Боже мой, ну конечно! – воскликнула компаньонка Коры. – А я и не знала… Прошу вас, заходите, миссис Бэнкс. Осторожнее – вешалка, не ударьтесь. Сюда, пожалуйста. А я и не знала, что вы приедете на слушания, иначе обязательно что-нибудь приготовила бы – кофе или что-то еще…

– Мне ничего не надо, – резко сказала Сьюзан. – Прошу прощения, что напугала вас.

– А знаете, вы меня действительно напугали. Как глупо! Обычно меня трудно испугать. Я ведь сама сказала адвокату, что не боюсь и не буду бояться, если останусь в этом доме одна. И я действительно не боялась. Хотя – может быть, это все из-за досудебного разбирательства и всех этих мыслей – сегодня с утра я все время нервничаю. А полчаса назад зазвонил звонок, и я еле-еле заставила себя открыть дверь. Хотя это очень глупо – ведь маловероятно, что убийца воротится назад? С какой это стати? И это действительно оказалась всего лишь монахиня, которая собирала деньги для сиротского приюта. Я почувствовала такое облегчение, что дала ей целых два шиллинга, хотя я вовсе не католичка и не люблю ни католическую церковь, ни этих монахов с монахинями, хотя и считаю, что Маленькие сестры бедных[54] делают нужную работу. Но прошу вас, присаживайтесь миссис… миссис…

– Бэнкс.

– Ах, ну да, конечно, миссис Бэнкс. Вы приехали на поезде?

– Нет, на машине. Но ваша дорога так узка, что я решила оставить машину на стоянке у заброшенного карьера.