Кстати, Медведева и Шишова^[52] об этом пишут в своих книжках. Они говорят: в какую семью ни придешь, садясь за стол, видишь: самое лучшее – деткам сразу. Стоп, стоп, стоп! Это что еще такое? Мужа корми сначала, потом остальных. Сопляков из-за стола выгоняй. Мужика корми, потом их позовешь. Да! Только так! Иначе не должно быть.

Когда семья садится вместе обедать, обратите внимание, кому первому наливают тарелку? Детям! Это в корне неправильно! Мужу надо! Мужу – первую тарелку.

Только так: сначала взрослые, и сначала муж. И жена должна этот принцип отстаивать последовательно. Она должна и маму свою второй покормить. Первый всегда – муж. Пусть мама хоть треснет от злости. Потому что это закон Божий, а не человеческий! Это Божий закон – сначала взрослый, сначала первый по смыслу.

Церковь должна внедрять здоровые мысли в больные головы. И тогда какое бы законодательство что ни придумало, мы будем жить по нашим представлениям, а не по этому законодательству. Мы будем внутренне свободны.

Романтика в семейных отношениях

«Даже если станешь бабушкой, все равно ты будешь ладушкой», – жена даже и в шестьдесят пять потребует от вас чего-нибудь этакого: похвалы и романтики. И вы должны в свои шестьдесят восемь дать ей похвалу и романтику. А как иначе? Не надо привыкать к браку. Брак достаточно красив, достаточно глубок, чтобы сохранять в нем нежность, но это не всем удается. Я понимаю: теория теорией, а жизнь жизнью. Люди озлобляются, черствеют, устают… Но, тем не менее, романтика в супружеских отношениях – это хорошо. А где ей еще быть, простите? Только в супружеских отношениях она имеет свое место.

Если романтики нет в супружеских отношениях, то начинаются ее поиски там, на стороне: служебные романы, пляжные романы и просто какие-то вредные фантазии. Это как раз из-за того, что в браке выветрилась какая-то теплота. Поэтому чем теплее брак, тем меньше греха в мире.

* * *

Итак, они влюбились: у них пожар в сердцах, все хорошо, отношения развиваются. Они поженились, прошло пять, семь, восемь лет: первые ссоры, первые беременности, первые примирения, первые трудности – все впервые, все хорошо. Потом набирается некий опыт. Они повзрослели лет на восемь физически, умственно, нравственно. Скажите мне, пожалуйста, а вот тот пожар, который был у них в двадцать лет, когда они познакомились и влюбились, он разве может оставаться через восемь лет таким же, в том же качестве? Нет. Он должен быть другим. Пожар быть должен, но он должен поменять структуру. То есть чувства должны вырасти вместе с тобой: в сорок лет нельзя любить так, как ты любил в двадцать. В сорок лет нужно любить так, как любят в сорок лет. Нужно повзрослеть не только по паспорту, но и сердцем. И в пятьдесят лет можно и нужно любить, но нужно любить не так, как ты любил в двадцать – это невозможно, – а так, как любят в пятьдесят лет: взрослой, зрелой, терпкой, выстоявшейся, драгоценной любовью.

Когда люди разводятся, крушат свои отношения, они пытаются воскрешать то, что было, спрашивая и себя, и его: «Ты помнишь, как было? Ты помнишь? Было же. Было!» Тысячу фильмов про это снято, когда он или она говорят подобные слова. Да, было это, да сплыло. Уже не надо туда идти, невозможно туда вернуться! Нужно, чтобы оно там было – и сюда пришло в другом качестве. Чтобы мы стали взрослее и чувства стали взрослее. Где-то из горла оно опустилось в сердце, потом еще в сердце глубже залегло, а потом на самое его донышко.

У нас несколько возрастов внутри каждого отдельного человека, и важно, чтобы внутренний человек догонял внешнего, чтобы он бежал за ним и тоже вырастал.

Можно любить и в пятьдесят, и в шестьдесят, и в семьдесят лет – во всяком возрасте можно любить. Я вам скажу, что и в доме престарелых влюбляются. Никому не нужные, брошенные старики, больше похожие на калек, чем на живых людей, умудряются влюбляться даже в доме престарелых. В том возрасте, в котором никогда бы не подумал… Ведь сердце – это таинственный сосуд, ему вообще ничего не прикажешь, с ним очень тяжело разбираться. И так хорошо жить с тем, кто умеет взрослеть и работает над собой! Потому что вместе с взрослением человека он должен внутренне соответствовать своему внешнему возрасту.

Плохо, когда человек снаружи седой, а внутри в коротких штанишках. У нас же в каждом есть несколько возрастов, несколько человек, как в матрешке. С одной стороны – вы, например, Иван Иваныч, заведующий каким-то отделом, а внутри – вы хулиган четырнадцатилетний. Или наоборот: вам всего лишь двадцать один, а внутри вы уже семидесятилетний старик, которому уже ничто не интересно – так ведь тоже бывает.

Вообще у человека внутренний рост запаздывает по сравнению с ростом физическим. Когда у нас началась, включилась сознательная жизнь? Когда мы себя начали сознательно помнить? В три года, в четыре. Некоторые чуть раньше, некоторые чуть позже. До семи лет мы не исповедуем детей – почему? Потому что мы знаем по опыту и верим, что они пока что еще не способны вести борьбу с собой. Их можно снаружи ограничивать правилами жизни и поведения в семье, в садике, в школе, но сами они еще включать волевые механизмы не способны. Волевые механизмы человек способен включать более-менее активно уже лет с десяти-одиннадцати, если его этому учить. И вот с этого времени начинается отсчет сознательного возраста человека. По паспорту тебе, например, восемнадцать, а сознательно ты живешь семь лет. В сознательном отношении мы гораздо моложе, чем по паспорту – то есть мы маленькие. Допустим, человек в сорок лет крестился. Тогда он младенец во Христе. Ему только-только первые шаги надо делать, хотя у него уже седина пробивается. Этот человек только теперь родился духовно.

У нас есть несколько возрастов внутри каждого отдельного человека, и важно, чтобы внутренний человек догонял внешнего, чтобы он бежал за ним и тоже вырастал. Чтобы не был человек инфантильным. Чтобы пораньше понял, что в жизни многое зависит от него, чтобы не прятался сначала под юбку, потом под стол, потом еще куда-то… Дети и счастье

Все желают счастья. Никто, правда, не может дать точное определение этому понятию. Ученые Техасского университета в США провели сравнительный анализ семей в двадцати двух европейских и англоговорящих странах мира на предмет ощущения удовлетворенности своей жизнью в связи с наличием или отсутствием детей. Выяснилось, что в большинстве стран бездетные семьи чувствуют себя счастливее. Наибольший разрыв ощущения счастья между семьями с детьми и без них наблюдается в США. Относительное равновесие зафиксировано в Великобритании и Австралии. Только в пяти странах – Швеции, Венгрии, Норвегии, Финляндии и России – семьи с детьми более счастливы, чем бездетные. Исследование также показало, что на ощущение счастья не влияют такие факторы, как средний уровень жизни в стране и уровень общего дохода семьи.

Состарившийся Авраам, когда Бог разговаривал с ним, просил у Него только одного – наследника. У него были верблюды, волы, овцы; у него была слава, под рукой было много челяди – он был богат и славен. Это был известный человек, и Господь действительно разговаривал с ним. А вот печаль его заключалась в одном: «Сына у меня нет»^[53]. Многие столетия эта константа нашей жизни – «детей у меня нет, и я несчастен» – сохраняла свое значение в душах подавляющего большинства людей, если не всех вообще. «У меня нет детей. О каком счастье можно говорить?» То есть: чем ты заменишь отсутствие материнской и отцовской радости?

Но, как говорит крылатое выражение: «Omnia mutantur» – в переводе с латинского: «Все меняется». В наше время уже появились движение «childfree»^[54], то есть «Не рожай детей, зачем тебе мучиться? Дети – это обуза, это сопли, крики, памперсы, переживания, недоспанные ночи и еще целая вереница проблем. Лучше пожить для себя. Жизнь такая короткая, а в ней столько удовольствий – например, аквапарк или диван с пивом и футбол… В общем, зачем дети?» Вот такая идеология, которая была бы совершенно неприемлемой для человека еще совсем недавних времен, сегодня абсолютно усваивается многими, и поддерживается ими, и гнездится в душе на правах ответственного квартиросъемщика.