Там же жил один неимоверно хвастливый самурай. Как-то раз вместе с Иккю они пошли обедать. Иккю сказал:

— Ну ты и обжора, однако! — а тот, раззадорившись, отвечал:

— Чего уж там, это разве еда! Когда я был помоложе, собрались мы с друзьями, и на спор попросил истолочь целый то[257] риса на лепёшки-моти, съел, и всё равно ещё не наелся. Тогда умял ещё и всё множество просяных лепёшек, какие там были, живот так раздуло, что побежал я к реке, плюхнулся рядом с большим судном, да реку и запрудил!

Иккю послушал его и сказал:

— Вот уж действительно, можешь ты поесть! О таком обжорстве я и не слышал. Однако же был у меня знакомый ямабуси, и он, тоже на спор, умял два то лепёшек подчистую, живот у него раздулся, и он побежал к сосновой роще, выворотил сосенку в три обхвата и присел на неё отдохнуть. Смотрит — небольшая змея проглотила большую лягушку и мучается, поела какую-то необычную травку, и живот у неё сразу опал. «Как хорошо, что я её заметил!» — обрадовался ямабуси, наелся той травы, тут-то и подвела его судьба. Человек от той травы исчезает, так что исчез и монах, остались лишь два то рисовых лепёшек, а на них — шапочка-токин, конопляная ряса, раковина-хорагай да паломнический «алмазный посох».

Тот самурай переменился в лице и ушёл, а больше уж не приходил.

Вообще говоря, не дело это — бахвалиться обжорством, потому-то Иккю и подшутил над ним.

В той же земле, где-то на окраине, в одном старом святилище был большой каменный фонарь. По ночам он стал сам собой зажигаться, а вокруг него ходил кругами огромный монах, и не было таких, кто бы его не видал, и таких, кто не устрашился бы, и, лишь мельком завидев его, каждый старался более его не видеть. Прослышал об этом Иккю и сказал:

— Нынче же ночью изгоню его!

Возрадовались местные жители, не могли дождаться вечера, собрались у того места посмотреть, что же будет, и ночью, как обычно, тот монах там кружил, как мельница. Все говорили:

— Хоть Иккю и говорил, что избавится от него, но что-то пока толку не видно! — так всяк на свой лад осуждали его, когда появился ещё один, и стали они кружить там той ночью вдвоём. Поздней ночью все разошлись по домам.

С утра пришли они к жилищу Иккю:

— Всё не так, как вы говорили! Давешним вечером призрак пришёл и ходил кругами, как обычно, а потом появился ещё один, и они там кружили вдвоём! — так наперебой голосили они, а Иккю, выслушав их, сказал:

— Тот другой — это был я. Целую ночь ходили мы друг за другом, но в конце концов я его переходил и сказал ему дважды и трижды, чтобы он больше не появлялся. Поэтому он уже не придёт! — так известил он жителей, и те захлопали в ладоши от избытка чувств.

Говорят, что тем же вечером пошли они смотреть, и призрак уж больше не появлялся. Это было более, чем удивительно!

Иккю был остёр на язык, и пошёл представиться жене местного управляющего. Там его обступили со всех сторон: «Расскажите нам что-нибудь!» — и приготовились слушать.

«Как удачно складывается!» — подумал Иккю и принялся рассказывать. Тамошние дамы расчувствовались:

— Какие интересные истории вы рассказываете! Как жаль, что они такие короткие. Расскажите что-то подлиннее, так, чтобы нам даже наскучило! — попросили они.

— Хорошо же, как вам будет угодно! — ответил Иккю и принялся за долгий рассказ.

— Когда я пошёл для вечерней беседы к одному человеку, к чаю подали упаренные сладкие бобы. Кто-то рядом сказал: «Давайте об этих бобах скажем что-нибудь поэтическое, прежде чем есть?» — «Давайте!» — согласились все и стали один за другим говорить: «Обезьяньи бобы», «Упорные, как бобы», «Стойкие, как бобы» и так далее, а потом вышел человек, по виду — не из тех, что блещут умом, и сказал: «Госпожа направляется в паломничество в Ёсино» — и с этими словами взял бобы и съел. Те, услышав, насели на него: «Что это, при чём здесь к бобам какая-то госпожа, направляющаяся в Ёсино?» — а он отвечал: «Как, вы не знаете? Подобно лягушке, что живёт в колодце, а моря не видала! Как вам всем известно, этой весной супруга моего господина отправилась в паломничество в Ёсино, и я её сопровождал. По дороге осмотрели известные в старину места — реку Саогава, деревню Идэ, реку Тамамидзу[258] и прочие, налюбовавшись, вступили в Ёсино, а горы там были белы от цветов, как будто в снегу. Обошли мы все святилища и храмы, а потом поднялись на вершину и любовались видами, когда вдруг подул сильный ветер, сорвал с госпожи лакированную шляпу и унёс в долину. Тогда я, остерегаясь, будто заглядывая в бездну или ступая по тонкому льду, перебираясь со скалы на скалу, спустился и подобрал её. Шляпа немного потёрлась, и госпожа, увидев её, сказала: „Как жаль!“ Потом она осмотрела достопримечательности Тацута, Хорюдзи, Нара, Хасэ, посетила Три горы, Дарумадзи, Таэма[259] и прочие места, прибыла в столицу, там её встречали дамы из той же семьи, а она к ним вышла в хорошей шляпе. По этому поводу она вспомнила о другой и приказала: „Отнеси шляпу заново покрыть лаком!“ — пошёл я к лакировщику, а тот сказал: „Три мона серебром!“ — а хозяйка, как услышала, и говорит: „Нет уж, такие деньги я платить не стану! Тогда пускай уж просто закрасят!“ — и дала две связки медяков, каждый размером не больше бусины в чётках. Вообще говоря, госпожа придирчива, и сказала: „Что-то они мелкие, не больше боба!“ Потому-то мой намёк на бобы — лучший в Трёх государствах![260]»

Так рассказывал Иккю, а дамы заскучали и нахмурились.

Чтобы осмотреть постройки святилища Касима, Иккю пошёл туда на паломничество. Когда подошёл он совсем близко к святилищу, из чащи, откуда-то из-за деревьев, вдруг выскочило невесть что, похожее на монаха-ямабуси в семь сяку[261] ростом, и, обратившись к Иккю, спросило:

— Что такое Закон Будды?

— Это то, что в груди, — отвечал Иккю.

— Если так, сейчас разрежем и посмотрим! — сказал тот, выхватил меч, сверкавший подобно льду, и приставил его к груди Иккю, туда, где находится сердце.

— Подожди-ка! — сказал Иккю, нимало не смутившись, и произнёс:

Когда он так сказал, тот оборотень пропал неведомо куда. Ну разве не удивительна ли такая находчивость?

^{Тэнгу спросил Иккю: «Что такое Закон Будды?» «Это то, что в груди», — отвечал Иккю. «Если так, сейчас разрежем и посмотрим!» — сказал тот, выхватил меч и приставил его к груди Иккю.}

Когда Иккю пребывал в Одавара, что в земле Сагами, то, говорят, жил он в хижине одного ронина, которого звали Катаока Ядаю. Управляющий той земли, услышав о том, направил к нему посыльного, чтобы тот передал: «Вы, наверное, устали от долгого путешествия. Ничем не примечателен мой дом, но приходите, отдохнёте с дороги!»