— Какая-то маленькая у вас картинка, и жёлтый цвет рясы какой-то странный!

Те люди ему отвечали:

— Да, так и есть. Хотели мы сделать красивый большой портрет, но на днях увидели те славословия святым Чистой земли, и стало нам обидно. Вот мы спешили нарисовать, чтобы дать вам подписать. Напишите поскорее славословие! — и Иккю сказал:

— Хорошо! — и переделал славословие, которое он ранее писал для Хонэна:

А на обороте подписал:

«Монашек, монашек, маленький монашек, извалялся монашек в соевой муке!»[69]

В то время настоятель храма Эйкандо[70] прослышал о том, какие чудесные славословия написал Иккю в Куродани, позавидовал: «Нужно бы и нам такое к сокровищам нашего храма!» — и решил: «Раз он так отзывчив, можно его просить подписать что-нибудь и нам». Созвал всех монахов и стал с ними держать совет. Один из них сказал:

— Что там рассуждать! Есть в нашем храме старинное изображение основателя нашей школы великого учителя Шаньдао, наполовину золотое, его и нужно попросить подписать!

Тут все разом заговорили:

— Да, именно это драгоценное изображение, что передавалось многими поколениями монахов, — лучше и не придумаешь! Вот ты и иди с ним к Иккю! — вручили ему изображение великого учителя Шаньдао, нижняя половина одежд которого была окрашена золотом, и отправили к Иккю. Тот монах пришёл к Иккю и сказал:

— Услышали мы, какие чудесные славословия вы написали в Куродани, захотелось и нам такие, за тем я к вам и пришёл. Подпишите, пожалуйста, вот этого Шаньдао!

— Это вовсе несложно! — отвечал Иккю, развернул свиток, рассмотрел, стоя что-то черкнул кистью, свернул, как было, и вручил тому монаху.

— Спасибо за такое одолжение! — почтительно сказал монах и поспешил назад в Эйкандо и рассказал настоятелю, как всё было.

— Какой всё-таки добрый монах! Исполнилось наше желание! Зови всех, насладимся зрелищем!

Монах обошёл храмовые постройки, созвал всех, и те тут же сбежались в нетерпении. Вот повесили картину в доме настоятеля, и все собравшиеся увидели, что на картине надписано очень большими буквами:

Все присутствующие рассмеялись. Были такие, кому не понравилось, были и такие, кто искренне радовался, и до сих пор то изображение очень известно.

Иккю раз пошёл в Сакаи, и на переправе через реку Ёдо на корабле повстречал монаха-ямабуси. Тот спросил:

— Господин монах из какого учения?

Иккю отвечал:

— Я из учения Дзэн.

Тот монах сказал:

— В Дзэн таких чудес не делают, как у нас!

Иккю сказал:

— Да и у нас чудес хватает. А покажите-ка, что там у вас за чудеса!

— Вот, я силой буддийского Закона на носу этого корабля вызову молитвой Фудо![71]

И появился сначала Конгара, потом Сэйтака, тёр монах чётки изо всех сил — сидящие на корабле вовсю вперили глаза — и тут, как он и говорил, на носу корабля вдруг из огня и дыма возникло изображение Фудо!

Довольный ямабуси сказал:

— Все видели? — и все поразились, лишь Иккю вёл себя так, как будто бы ничего особенного не случилось.

— Что, дзэнский монах, можешь сотворить чудо вроде этого? — сказал ямабуси после этого.

— Я сотворю чудо — извергну из себя воду, погашу огонь и заставлю исчезнуть изображение Фудо! А ты попробуй помолиться изо всех сил! — И помочился от души на пламя и дым, что окружали изображение Фудо. Тут огонь померк, вышли силы у ямабуси, и все, увидев такое чудо, поклонились.

А когда они спустились на берег и только собрались идти — вдруг навстречу им выбежала огромная собака, что лаяла так, что было слышно в горах и долинах. Тут ямабуси сказал:

— Слушай, друг, хоть я и проиграл в том состязании, дай-ка я сейчас успокою эту собаку и приманю её силой своей веры. Как тебе это?

Иккю на это:

— Это как раз очень просто, но ты попробуй, помолись. Если она к тебе не подойдёт, я что-нибудь сделаю.

Ямабуси с шумом тёр свои чётки и молился, а пёс всё не успокаивался и не подошёл ни на шаг. Ямабуси подходил и справа, и слева, и со всех сторон — «Заткните пасть этому псу, абира, ункэн, совака-совака[72]» — но собака всё лаяла. Иккю уже стало смешно, он сказал:

— Оставь уже этого пса. Тут ни Абира, ни Ункэн, ни Совака не помогут, лучше уж я сам успокою и приманю эту собаку, — достал из-за пазухи жареные рисовые колобки, заготовленные на обед, и показал псу. «Коро-коро-коро!» — позвал он его. Хоть и очень злой был тот пёс, но, увидев жареные колобки, живо завилял хвостом и подбежал, а у ямабуси душа ушла в пятки. «Надо же, как ловко!» — восхитились те, кто там был, с тем и разошлись.

^{Иккю достал из-за пазухи жареные рисовые колобки, заготовленные на обед, и показал псу: «Коро-коро-коро!» — позвал он его. Хоть и очень злой был тот пёс, но, увидев жареные колобки, живо завилял хвостом и подбежал, а у ямабуси душа ушла в пятки.}

У некоего человека почила жена, а перед смертью сказала: «Дожив до этих лет, не ведала я ни о Будде, ни о Законе, так и приходится умирать. А женщина ведь особо грешна, и неспокойно мне за свою будущую жизнь. Ходят разговоры, что Иккю из Мурасакино — это Бодхидхарма нашего времени, и хочу получить посмертное наставление-индо от него!» — так молила она, и супруг её и дети с плачем направились к Иккю и рассказали ему о том.

— Если, до таких лет дожив, не знала о Будде и Законе, то обычным образом её наставить будет непросто. Но всё-таки дам я ей фразу-наставление, при помощи которой она спасётся. Устроим ей погребение в воде, так что несите её к реке Камо! — Тут же встал и пошёл с ними к реке. Сказал:

— Давайте тело! — привязал к шее покойной верёвку, взвалил на плечо и, встав на берегу, возгласил: — Остановить лодку на ночь с любимым, у слиянья двух рек, чтоб волна нам была изголовьем… Такова быстротечная жизнь — не просыпаясь, видеть сон о плывущем мире…[73] — и с этими словами швырнул труп в реку и пошёл домой.

Супруг и дети покойной оторопели, и в смешанных чувствах рассудили: «Это ведь всего лишь фраза из пьесы „Эгути“! Разве можно достичь просветления от этого?» — достали труп, предали земле и попросили преподобного из какого-то храма произнести наставление.

С того вечера тот муж и дети его затряслись, как в лихорадке, и приснился им сон — как наяву явилась к ним покойная и говорила: «Я обрела плод Учения благодаря наставлению Иккю, а из-за вашего усердия и наставления того преподобного я снова блуждаю во тьме[74]. Просите Иккю снова, не то и мужа, и детей я возьму за руку и уведу за реку Сандзу![75]»