Тогда Синъуэмон спросил:
— Эта ваша келья, где же она находится? — а Иккю рассмеялся и отвечал:
— Это вы как раз о самой сути изволите спрашивать!
Так и живу я
В скиту, на восток от столицы,
Меж оленей ручных —
Не случайно зовется место
Удзияма, «Гора Печалей»…
[130] Вага ио ва
Мияко но тацуми
Сика дзо суму
Ё о Удзияма то
Хито ва иу нари
Тогда Синъуэмон принялся потешаться:
— Это вы вместе с монахом Кисэном там живёте?
— Нет, я у Кисэна эту келью снимаю!
— Так вы, получается, живёте в съёмной келье? — засмеялся Синъуэмон, а Иккю сложил стихотворение:
В этом временном мире
И на время снимающему,
И на время сдающему
Не стоит думать,
Сдаёшь ты или снимаешь.
Кари но ё ни
Каситару нуси мо
Каринуси мо
Касу то омовадзу
Кару то омовадзу
Синъуэмону это понравилось, он записал это стихотворение на веере и сказал:
— Как замечательно! Забежал к вам ненадолго проведать — и тут же получил поучение! — Возрадовавшись, пошёл он домой, но у ворот остановился и вернулся:
— Знаете ли, так вы хорошо сказали, что я даже забыл о том, что хотел спросить, и уже собрался уйти. Я ведь придумал стихотворение — вот как вы его поймёте:
Ветер подует —
И всё затрепещет.
А если не дует,
То где он тогда,
Куда девается ветер?
Фуку токи ва
Моносавагасики
Кадзэ нару га
Фукану токи ни ва
Идзути нару ран
Так он сказал, и тут же получил ответ:
Ветер подует, —
И правда, всё затрепещет,
А если не дует,
Становится он
Ветром, который не дует?
Фуку токи ва
Мубэ савагасики
Ямакадзэ но
Фукану токи ни ва
Фукану кадзэ кана
Так ответил Иккю, и Синъуэмон молча склонился в долгом поклоне, выразив своё почтение, и ушёл.
13
О том, как Иккю в свой последний час прощался с миром
Самые разные стихи люди передают из уст в уста как последние стихи преподобного Иккю. Нельзя сказать, что такие-то из тех стихов истинны, а другие — ложны, потому что одни рисовали его портрет и просили надписать, другие тоже рисовали и тоже просили надписать, а он и подписывал, как ему вздумается.
На одном изображении он надписал китайские стихи:
Тридцать лет видел смутно,
И ещё тридцать лет — перестал различать,
Смутно и без различения прожил я шестьдесят,
А в последний свой час опростаюсь и преподнесу это Брахме.
Такие есть стихи, а есть и другие:
Возвращаю
Сегодня, в эту луну,
То, что брал я взаймы
Лишь в прошлой луне, лишь вчера.
Из пяти
Взятых взаймы вещей
Возвращаю четыре,
А сам ухожу
В изначальную пустоту.
Сякуё: моосу
Сакугацу
сакудзицу
Хэмбэн моосу
Конгацу
коннити
Кариокиси
Ицуцу но моно о
Ёццу каэси
Хонрайку: ни
Има дзо
мотодзуку
А ещё в качестве последних стихов, говорят, написал он так:
В жизни — смерть,
В смерти — жизнь.
Зеленеет ива,
Лепестки сливы алеют.
Кацу!
Ивы — не зелёные,
А сливы — не красные!
Берегитесь! Берегитесь!
[131] Сё: я си я
Си я сё: я
Янаги ва мидори
Хана ва курэнай
Кацу
Янаги мидори нарадзу
Хана курэнай нарадзу
Гоё:дзин гоё:дзин
Приложил кисть Иккю
Конец Рассказов об Иккю
Счастливые дни 6 луны 8 года Камбун
[132] Издательство Сёриндо
Вырезал доски для печати Ямамото Дзюробёэ
РАССКАЗЫ ОБ ИККЮ, СОБРАННЫЕ В РАЗНЫХ ЗЕМЛЯХ
Предисловие
Втайне задумал в неразумном сердце своём и начал писать, следуя бегу кисти. Не собирался писать ничего глубокого, подобного пруду Юй Юань[133] — «Яшмовая глубина», — наоборот, не стал думать о том, что будут ругать написанное, а лишь хотел вытянуть наружу хорошее, как вытягивают водоросли в заливе Нанива, из сердец человеков, которых бросает по воле волн море этого плывущего мира, подобно тыкве-горлянке.
В этом мире есть уже сочинения, подобным образом озаглавленные, но правды в них нет. К счастью, за пределами столицы у одного старика нашлась книга «Жизнеописание Иккю»[134]. Несколько лет я просил его мне одолжить, и наконец получил. Переписал оттуда кое-что, вырезал на досках, составил сочинение в пять свитков, озаглавил его «Рассказы об Иккю, собранные в разных землях» и вот теперь издаю.
Даже люди, обладающие мудростью, любят своих детей и внуков, а этими рассказами могут развлечь их, и буду рад, если они порадуют маленьких мальчиков и девочек.
Свиток первый
1
О том, как Иккю застали по дороге домой и он пообещал провести службу
В северной части столицы жил человек, которого звали Итоя Ёсиуэмон. Услышал он, что преподобный Иккю скор на остроумные ответы, так что ни в старину, ни ныне нет никого, кто мог бы сравниться с ним, и затаил в душе желание: «Когда-нибудь схожу в Мурасакино да спрошу что-нибудь эдакое! А нет, так приглашу на поминальную службу к себе!» — только о том и думал, и тут как раз выпал случай, когда Иккю возвращался от одного прихожанина. Тот человек подошёл к нему:
