Фотография сделана в Гостином дворе.
Место съемки определено доктором исторических наук Г. Н. Ульяновой
Около 1919 года.
Архив О. А. Хорошиловой
«Всюду деньги, деньги, деньги»
В марте 1921 года началась весна – Гражданская война грохотала уже где-то очень далеко, блокада Петрограда закончилась, объявили о завершении периода «военного коммунизма» и начале эры новой экономической политики. Занялись мелким предпринимательством, вновь журналы запестрели объявлениями о частном пошиве костюмов, распродажах, парфюмерных лавках, магазинах нижнего белья, о школах танцев и чудесных клиниках, в которых эффективно и быстро лечили сифилис. Жизнь налаживалась.
Стало легче в бытовом плане. Неимущие из неимущих, творческая интеллигенция покупала ношеную одежду на складах и в магазинах, оповещавших об очередной распродаже через газеты. Теплые вещи и ткани доставляла в Россию АРА (Американская администрация помощи). Чуковский, к примеру, отрыл в «хламе, который прислан американскими студентами для русских студентов», приличные брюки, пиджак, шарф и пальто с меховым воротником. С 1922 года он изредка пользовался услугами частных портных, к примеру Слонимского, которому отдавал вещи в починку, а также заказывал новые. У него шили костюмы художник Исаак Бродский и хирург Иван Греков[49]. Все трое, не раздумывая, поручились за портного в 1926 году, когда он по ложному обвинению угодил за решетку.
Лояльные партии писатели отправлялись за границу, откуда привозили волшебные вещи и вещицы. «Был у Сейфуллиной (у писателя Лидии Николаевны Сейфуллиной. – О. X.). Она сегодня приехала из-за границы. Мужу привезла: костюм, шахматы, пишущую машинку, себе – множество платьев – из Варшавы, из Парижа, из Праги» [50], – записал Корней Чуковский.
Рабочие в ватниках разбирают экспроприированный недавно склад ситцев
Около 1920 года.
Архив О. А. Хорошиловой
К середине двадцатых в среде творческой интеллигенции появились, наконец, свои щеголи, нового рокочаще-городского формата – Владимир Маяковский и Илья Эренбург (и тот и другой часто бывали за границей), Юрий Анненков («маленький, изящный, шикарно одетый, в ботиночках, с перстнями, в котиковой шапочке»[51]), Михаил Зощенко («кожаный желтый шоферской картуз, легкий дождевой плащ»[52]).
Продуктовая лавка эпохи раннего НЭПа
Москва. 1921–1922 годы.
Архив О. А. Хорошиловой
Владимир Маяковский в элегантном шерстяном костюме
1920-е годы, flickr.com
Тороватые нэпманы стали главными конкурентами «кожаных курток» по части щегольства. Одевались с вывертом, с искрой и чувства меры не знали. Обожали эффектные френчи с пухлыми накладными карманами, бриджи с широкими «ушами», ботинки с каблуками и высоченной шнуровкой, доставшиеся в наследство от военных времен. Продолжали носить и английского типа куртки-«норфолки», вошедшие в моду еще до Великой войны, а также «художественные куртки», скопированные с толстовок. В 1922 году Эмилий Миндлин предложил новый вариант, гибрид «Норфолка» и толстовки, в своей статье «О прямой, об эволюции пиджака и о стиле РСФСР»[53]. Эта модель, по мнению автора, примиряет горизонталь с вертикалью, а современность с античностью (воротник новой «толстовки» предлагалось выкраивать в форме перевернутого фронтона греческого храма).
Советские нэпманы
Фотография В. М. Коваленко, 1930.
Коллекция А. А. Классена (Санкт-Петербург)
Молодой нэпман в элегантном костюме и модной кепке
Конец 1920-х годов. Архив О. А. Хорошиловой
В. М. Коваленко.
Автопортрет в образе нэпмана.
На фотографе – пиджак-«Норфолк», кепка и стильные галифе
Пальто нэпманы носили ладные, с меховыми воротниками, но особо щегольскими считались толстые суконные тужурки с карманами и отложным воротником из лисицы, волка, каракульчи. Были очень модны английские плащи-«непромокайки», куртки из плотной брезентовой ткани (такую носил, к примеру, Владимир Маяковский), клетчатые кепи, желтые военные гетры, а также мягкие кожаные портфели, теперь – признак не бюрократа, но делового человека.
Нэпманствующие интеллигенты
2-я половина 1920-х годов. Ленинград.
Архив О. А. Хорошиловой
«Денди-комсомольцы и боты-“шимми”»
Карикатура на советских нэпманов. Журнал «Смена», 1926.
Архив О. А. Хорошиловой
Актеры, изображающие нэпманов в антифашистском спектакле
Фотография В. М. Коваленко, 1920-е годы. Коллекция А. А. Классена (Санкт-Петербург)
Классические советские нэпманы, возможно торговцы.
Он – в костюме-тройке, она – в бархатном халате, переделанном в прогулочное манто.
Ленинград, 2-я половина 1920-х годов.
Архив О. А. Хорошиловой
Петроградское издательство В. Д. Горюнова выпустило даже открытку с изображением типичного нэпмана – карикатурный толстячок с профилем Луначарского покидает кафе и маслисто улыбается своему бессовестно красивому быстро приближающемуся будущему. Образы отпетых нэпманов удавались и Вячеславу Коваленко, ленинградскому фотографу, творчество которого было открыто совсем недавно[54].
Нэпманши от своих спутников не отставали. Покупали лучшие ткани и шили одежду у лучших портних из «бывших», которых было еще достаточно в Петрограде и Москве. Некоторые везли вещи из-за границы, пытались соответствовать длинно вырисованным журнальным моделям, но всегда перегибали, перебарщивали с декольте, длиной платья, гримом. Ирина Одоевцева видела их на центральных улицах Петрограда: «Я столкнулась с одной из таких “нэпманш”, кутавшейся в мех, шуршащей шелками, дышащей духами, с бледным до голубизны лицом, кроваво-красными губами и удлиненно подведенными глазами – новый тип женщины в революционном Петербурге» [55]. В Москве их было хоть отбавляй: «Какие-то девушки с сильно подведенными глазами, в фантастических платьях и шляпах»[56].
Корней Чуковский, ненавидевший мещанскую пошлость, которую нэпманши олицетворяли, отзывался о них резче: «Елисавета Ив. Некрасова, пошлячка, изумительно законченная, стала говорить за обедом: “Ах, как бы я хотела быть мадам Лор!” – “Почему?” – “Очень богатая. Хочу быть богатой. Только в богатстве счастье. Мне уже давно хочется иметь палантин – из куницы”. Говорит – и не стыдится <…>, ныне пошли наивные и первозданные пошлячки, которые даже и не подозревают, что надо стыдиться… Нужно еще пять поколений, чтобы вот этакая Елисавета Ивановна дошла до человеческого облика. Вдруг на тех самых местах, где вчера еще сидели интеллигентные женщины, – курносая мещанка в завитушках – с душою блондинки и куриным умом!»[57]
