Рабочая молодежь в спортивных костюмах. Обращают внимание трикотажные юбки-бриджи на девушках. Такими крепкими и здоровыми, по мнению партии, должны были быть все молодые люди советской республики

1926 год.

Архив О. А. Хорошиловой

Нэпманский джаз-банд

Середина 1920-х годов. Архив О. А. Хорошиловой

Счастливцы, росшие в корсетах, по всем правилам хорошего тона, оставили Россию в первой половине двадцатых. Их «принсипы» пришлись Парижу впору. Нравы новой России определяли бескорсетники – бойкие пролетарские молодцы с инстинктами животного свойства. Уважение к человеку они потеряли во время Первой мировой и Гражданской. К трупам привыкли. Религию осознать не успели – ее отменила революция, а новых стальных заповедей большевики еще не выковали – были заняты борьбой за власть и о нравах особо не думали. НЭП, рожденный в горячке 192 Нода, лишь раззадорил дикие инстинкты. Ночные кабаре, наркотики, алкоголь, железные мускулы и маузеры сделали доступными те виды плотского удовольствия, о которых до 1914 года поминали лишь в церковных анафемах, а во время войны под страхом расстрела практиковали самые отчаянные «фраеры».

О любви никто не говорил. Ее не знали. Общение сводилось к банальному «удовлетворению биологических половых потребностей», как писали врачи. Они же на страницах комсомольской прессы говорили о вреде такого типа «общения», о том, что оно приводит к трудовому бессилию и нежелательной беременности партнерш, что оно связано с «пользованием услугами проституции и опасностью венерического заражения». Не помогало.

Эксцентрические ленинградские декаденты в модных костюмах и макияже. Автор снимка, В. М. Коваленко, позирует справа с коробком спичек

1930 год. Коллекция А. А. Классена (Санкт-Петербург)

Пролетарий тек в кабаре, ночные клубы и на частные квартиры для интимных встреч, хотя власти периодически устраивали облавы, а в Петрограде еще в 1919 году организовали трудовую колонию для «злостных проституток»[79]. Начальнику Петроградской милиции И. С. Серову не оставалось ничего другого, как просто признать факт: «Все более или менее оживленные улицы города в вечерние и ночные часы кишат женщинами, откровенно торгующими своим телом и обращающими на себя внимание своим вызывающим поведением»[80].

Большинство молодых людей из пролетариев начинали половую жизнь в раннем возрасте, что также беспокоило врачей: «Анкета, произведенная в 1922 г. в Москве, в Свердловском университете, где большинство студентов – рабочие и крестьяне, показала печальную картину: больше 40 % всех юношей познали половую жизнь в возрасте 16 лет. Неустойчивость и даже распущенность в половом отношении проникла и в школу второй ступени»[81]. Предлагали единственный возможный выход – «распространение спорта в рядах рабочей молодежи». Это было в середине двадцатых. В 1929-м, в год кончины НЭПа, уличенных в «распущенности» молодых людей просто выкидывали из комсомола. Такой подход оказался более действенным. В России самые острые вопросы традиционно решали запугиванием.

Наркотиками тоже увлекались с раннего возраста. Их привозили китайцы, в большом количестве осевшие в Петрограде, а также выходцы из недавно сформированных среднеазиатских республик. Опиум, гашиш, кокаин и морфий предлагали специальные люди, «толкачи», в клубах, кафе и кабаре.

Но все это – лишь одна, темная, сторона контрастного НЭПа. Относительная свобода нравов, как это часто бывает, тождественна относительной свободе искусства и костюма. До середины двадцатых художники все еще верили в светлое авангардное будущее советской России и всеми силами его приближали. Процветала культура кабаре, режиссеры экспериментировали с пластикой и терпением властей, выводили на сцену полуобнаженных джазовых танцовщиц, хрупких нимф в лоскутках Айседоры, нагловатых травести, забавлявших зрителей уличными шуточками и волшебным перевоплощением.

Тогда любили перевоплощаться, и костюм стал маскарадной декларацией о вполне серьезных намерениях. О чем лишь мечтали до революции, воплотили в двадцатые. Дамы, к примеру, стали мужчинами. Точнее – заменили их на производстве, ответственных постах, считавшихся доселе прерогативой сильного пола. Они превращались в рабочих, монтажников, шахтеров, водителей, бойцов, председателей колхозов (при этом одна дама даже изменила свой юридический пол для убедительности[82]). Женщины надели форму. Но отнюдь не впервые. Еще в 1868 году русским телеграфисткам присвоили специальный костюм, а позже многие девушки, работавшие в ведомствах, с удовольствием форсили в тужурках чиновников с петлицами и фуражках. Некоторые «эмансипе» заказывали себе выпускную гимназическую или университетскую форму, хотя позировали в ней только в фотоателье для памятного снимка и на вечеринках – в шутку как бы. Россиянки всегда любили форму и себя в ней.

Еще до Первой мировой войны

русские девушки любили наряжаться в форму.

Барышня позирует в хорошо сшитой тужурке и фуражке универсанта

Конец 1900-х годов. Архив О. А. Хорошиловой

Девушка слева убедительно играет роль студента императорского университета

Начало 1910-х годов. Архив О. А. Хорошиловой

В начале двадцатых, надев рубахи, шинели и красноармейские шлемы, они «удалили» свой пол, скрыли ненужные привлекательные формы под грубым военным сукном, приравняли себя к мужчинам, стали им «товарищами». Форма была их «силовой одеждой», как много позже ею станут строгие офисные костюмы деловых дам-«яппи».

Журналисты спешили поздравить общественность с рождением новой советской фемины: «У нас быстро начинает сформировываться и развиваться новый тип женщины, самостоятельной, крепкой физически… Ставится вопрос даже об активном участии женщины в качестве бойца… Пойдем рано утром из центра на московскую окраину, где около 8 утра атакуют трамвайные вагоны сотни рабочих и работниц “АМО”, “Динамо” и др. заводов. Здесь трудно разобрать, кто принадлежит к слабому полу, а кто к сильному. Бывает, что девушка-комсомолка, энергично работая локтями, оттесняет от трамвая двух-трех замешкавшихся парней. Вагон тронулся, но она уже висит на подножке и, по-видимому, чувствует себя вполне удобно»[83]. Девушки и правда тогда были героические.

Герой Гражданской войны, наводчица пулемета 35-го кавалерийского полка Павлина Кузнецова.

Короткая стрижка и красноармейская форма делают ее почти неотличимой от мужчины. Художник Л. Котляр

Открытка, 1960-е годы. Архив О. А. Хорошиловой

Однако такие нравились не всем. В «Смене» часто публиковали письма рабочих, критиковавших мужественных ударниц: «Мы кожанку любим, а вот часто бывает так, что под кожанкой скрывается комсомолка, перенявшая от ребят ругань, “удаль молодецкую”. Не чураемся мы комсомолок, работаем и гуляем вместе с ними, а вот есть такие девчата, что хотят быть “стопроцентными парнями” и позаимствовали у парней уменье отборно материться. Вот в Самаре весной проводили бытовую анкету среди комсомолок. Был вопрос: “Ругаетесь ли вы матом?” Из 161 комсомолки, заполнившей анкету, 121 комсомолка скромно ответила одним словом: “Да”. Такого “равноправия” мы не желаем и против него восстаем единодушно»[84].