Комсомолок, пользовавшихся косметикой и носивших модную одежду, называли «пудреными», «крашеными» и «лакированными». Характерный диалог приведен в рассказе «Фильдеперсовые чулки» – партийка просит супруга купить ей модные вещи: «“Мне нужны не только чулки, мне нужно шелковое платье. Не могу же я в театр ходить в шерстяном. В туфлях со сбитыми каблуками я похожа на матрешку”. Чаговец подавил нарастающее раздражение усилием воли: “Стыдно тебе, Клавдия. Ведь ты же была в партии. Как ты можешь так рассуждать. Ты стала рассуждать, как баба”» [111].
Преданная заветам коммунизма женщина не могла думать о моде, о явлении пустячном, малодостойном и потому временном. Девушкам рекомендовали носить простые платья, скромные драповые пальто или кожаные куртки, стричься коротко и голову покрывать красным платком. Впрочем, стилю «фабричница», от которого даже некоторые партийцы начали уставать, в 1928 году была предложена альтернатива – «юнгштурм», военизированная форма воинственного комсомола, состоявшая из широкой рубашки с застежкой по центру до груди, отложным воротником и накладными карманами, юбки для девушки и шаровар для юноши, а также эффектной фуражки с широким козырьком и подбородочным ремнем. Название костюма произошло от немецкого Roter Jungsturm («Красный Юнгштурм»), немецкой коммунистической молодежной организации, с которой у комсомольцев в те годы существовала крепкая идеологическая связь.
Одетая в «юнгштурм» пролетарская молодежь как бы объявила войну мелкобуржуазным пережиткам, к которым в конце двадцатых причислили и НЭП. Критика щегольства ужесточилась. Журналисты передовиц брызгали слюной: «Штукатурить физиономию, мазать губы и брови, прыскаться острыми духами, одевать чулки пофасонистее, сапоги обязательно с ударным блеском – это уже заскок за границу мещанства»1. Среди правильных рабочих девушек стал популярен стих «Лакированная», строчки из которого они с удовольствием цитировали на собраниях обличительно-воспитательного характера. Сюжет банален – Нюра, молодая особа с претензией на бонтон, работница мастерской, влюбляется в «него» – ответственного секретаря (отсекра) ячейки. И перед приходом к нему на заседание бюро она «наводит марафет»:
И он вызывает ее на бюро.
Ах, она даже чуть не забыла о пудре.
Краску она только чуть наносит,
Больше нельзя – это против мод.
Теперь надо мушку поставить на носик,
И она не женщина, а «бомонд»!
Надо ж, как следует быть на бюро,
Для того, чтобы встретиться с «душкой».
(Если парни «под мухой» бывают порой, —
То девушки часто «под мушкой».)
Да, чулочки еще, они точно кружево:
Шелковисты, прозрачны, легки.
Добавим, что Нюра не кушала
Неделю за эти чулки.
Но, вот, зеркалам улыбнувшись игриво,
Она покидает родную епархию,
А на бюро коллектива
Не входит она, а впархивает…
Идеальная комсомолка должна была выглядеть так – ситцевое платье, кожаная куртка и красная косынка на голове
Обложка журнала «Смена», 1927. Архив О. А. Хорошиловой
Молодой комсомолец в юнгштурмовке
1928 год. Архив О. А. Хорошиловой
Но отсекр, честный труженик, верный комсомолец, не поддается соблазну. И на очередном собрании обрушивает на Нюру камнепад обвинений:
Комсомолка Глыбова Нюра!
Вы обвиняетесь в том, что подобно лахудре,
От ботинок до головы в пудре.
Потом еще добавленье внесу,
Вы каждый день на фокстроте,
А потом, почему эта грязь на носу,
Не сотрете?
Лучше бы Нюру ударил гром бы.
Слезы у Нюры вот-вот польются.
И она вылетает с бюро, как бомба,
Красная, как революция.
В 1929 году редакторы комсомольских журналов уже не растрачивались на мягкие шуточки и фельетоны. Они публиковали фотографии щеголей и модниц с гавкающими лозунгами: «Таким не по пути с коммуной», «Прочь из комсомола». А с обложек и первых страниц изданий на читателей глядели пронзительно острые злые щелки нового вождя советского государства. Он уже расправился с главными своими конкурентами и в 1928 году приступил к ликвидации НЭПа. В 1931-м частная торговля запрещена. Закрылись негосударственные рестораны и кабаре, портновские мастерские и кабинеты красоты, магазины белья и текстильные лавки. Прекратил существование журнал «Искусство одеваться», признанный идеологически ошибочным и лишенный государственной поддержки. Советская мода перестала быть модной. Она стала средством сталинской пропаганды.
Юные комсомолки изучают ткацкое дело на предприятии.
В 1930-е годы многие из них будут шить форму для Красной армии
1929 год. Архив О. А. Хорошиловой
Комсомольцы в юнгштурмовках приветствуют 16-й партийный съезд
Фотография В. М. Коваленко, 1930.
Коллекция А. А. Классена (Санкт-Петербург)
Фабричницы вышивают красное знамя.
Теперь они трудятся не для модной промышленности, а для партии
Обложка «Женского журнала», 1927.
Архив О. А. Хорошиловой
Заключение
Внуки обожают дедов и часто их повторяют. Это р) доказал Грегор Мендель задолго до Века Джаза.
Шестидесятые были внуками двадцатых. Они красиво сходили с ума от послевоенной «просперити», свинговали не хуже дедушек в душных прокуренных клубах, тряслись в припадках африканского танца, глотали таблетки, наивно верили в свободную любовь и мир без войны.
Модель Твигги.
Икона стиля 1960-х годов.
Национальная библиотека Франции
Молодой тусовщик Ив Сен-Лоран сшил шестидесятым джазовый гардероб. В 1965 году показал, как можно носить авангардные полотна двадцатых. Его «Мондриан» сделал революцию в моде, хотя голландский художник, в честь которого названо платье, не мог бы и помыслить о такой необычной трактовке своего тихо помешанного мертвецки холодного неопластицизма. Потом был год 1966-й и первый женский смокинг – реверанс кутюрье в сторону платинового ар-деко, картавящего под Дитрих. В следующем была новая версия «афро» – мини-платья из ракушек, деревянных бусин, бисера и рафии. В таких отлично бы смотрелась Нэнси Кунард. Ее деревянные браслеты Сен-Лоран аккуратно скопировал для этой коллекции.
Мини-платья, символ шестидесятых, – внуки тех самых коротких джазовых туник, сводивших с ума потерянное поколение, Хемингуэя и Фицджеральда. Их авторами были Мери Куант и Андре Курреж, а главным пропагандистом – Твигги, угластая сухопарая модель с детским личиком и мальчишеской стрижкой. Тогда в моду опять вошли «бобы», «шинглы» и короткие «итоны», доведенные до алгебраического совершенства парикмахером Видалом Сассуном, вдохновленным конечно же Луизой Брукс. Флапперы конца двадцатых носили родофановые платья от Скиапарелли, свингетки конца шестидесятых дефилировали в алюминиевых туниках от Пако Рабанна. Тогда же бурной джазовой эре придумали, наконец, искусствоведческий термин – ар-деко.
