Ода о воспитании (II, V, 2) I Пусть птица-певунья собою мала – Способна до самого неба взлетать… Какая на сердце мне давит печаль, Лишь только я предков начну вспоминать! И я до рассвета уснуть не могу – Покойные в думах отец мой и мать. II Кто ровен и мудр, хоть и выпьет вина, Себе господин, в нем приятность видна. А кто неумен да невежда притом, День за день все больше сидит за вином. Но каждый да помни о долге своем: Судьбу утеряв, не воротишь потом! III В глубокой долине растут бобы, Я вижу: народ собирает их. Не жаль шелкопряду детей своих – Порою оса похищает их. Добру научите детей своих – Подобными вам воспитайте их! IV Иль на трясогузку ты бросишь свой взор – Она и поет, и летит на простор… Вперед, что ни день, я все дальше иду, Шаг с каждой луной ускоряй – все не скор! Пораньше вставай и попозже ложись – Родившим тебя да не будешь в укор. V Вот птица порхает, что в тутах живет, – Клюет она, с тока таская, зерно… О, горе вдовицам у нас и больным – Им, сирым, в темницах страдать суждено. Лишь с горстью зерна выхожу со двора Гадать, как идти мне стезею добра. VI Будь мягок, почтенья исполнись к другим, Как птицы, что сели на ветви дерев. Мы, будто приблизясь к обрыву, стоим – Будь чуток с другими и сдерживай гнев, Будь так осторожен, как тот на пруду, Кто первым проходит по тонкому льду. Вороны по воздуху крыльями бьют[189] (II, V, 3) I Вороны по воздуху крыльями бьют – Обратно к родным вылетают местам. У всякого счастье свое и приют, И только несчастлив и грустен я сам. Грехи ли мои перед небом тяжки? В какой перед ним я повинен вине? – Но только исполнено сердце тоски, Не знаю, что делать несчастному мне? II Большая дорога гладка и ровна, Но пышной травой вся покрылась она. И сердце тоскою разбито мое, Поранено сердце, и горесть сильна, Она превратила меня в старика, В постели я только вздыхаю без сна… О, сердца тоска и глубокая боль! И как голова тяжела и больна. III Посажены были катальпа и тут – А люди и нежат деревья, и чтут [190]. Я мог на отца лишь с надеждой взирать, Была мне привычной опорою мать. Мои волоса не от их ли волос, Не я ль к материнскому чреву прирос? О небо! Иль не было лучшего дня, Чем тот, когда мать породила меня? IV На ивах зеленый, блестящий наряд, И звонкое слышится пенье цикад; Глубокие воды… Над ними в тиши Стоят тростники, и густы камыши. А я точно челн – по течению вод Скользит он, не зная, куда приплывет! О сердца тоска и глубокая боль! И сном мне забыться нельзя от забот. V Легко, осторожно ступая ногой, Свой бег умеряет нарочно олень; Чтоб самок своих отыскать, поутру Фазаны призывней кричат что ни день. А я, точно древо гнилое, стою, Оно без ветвей увядает одно. О сердца тоска и глубокая боль! Узнает ли кто, как страдало оно? VI Бегущего зайца мы видим, и то, Бывает, кто-либо спасает его. Коль труп незнакомый лежит у пути, Кто-либо всегда погребает его! Но черствое сердце теперь у царя, И мой государь не смягчает его. О сердца тоска и глубокая боль! И слезы текут, не смиряя его. VII Ты принял легко, государь, клевету, Как будто заздравную чашу вина; Меня не любя, на досуге, увы, Не стал проверять ты, была ли вина. Срубая, дай дереву крепкий упор, Вдоль жил направляй, если колешь, топор – Преступных оставил по воле ходить, Лишь я без вины осужден на позор. VIII Что выше бывает, чем гор вышина? Что глубже идет, чем ключа глубина? Не будь же так легок в речах, государь, – Бывает, что уши имеет стена. Пусть он не подходит к запруде моей, Мою да не снимет он с рыбами сеть! [191]Тот, кто без вниманья оставил меня, – В беду попади я – не станет жалеть! Ода о клеветниках
(II, V, 4) I Высоко ты, небо, в величье своем; Отец наш и мать – так мы небо зовем. Не знаю на нас ни греха, ни вины, А смуты в стране велики и сильны, И небо великое в гневе на всех, Смотрю на себя и не вижу, в чем грех; А кары великого неба сильны… Смотрю на себя и не вижу вины. II Не с ложью ли смута сплетясь, разрослась, Когда, государь, допустил ее ты? И смута еще и еще разрослась, Когда ты поверил речам клеветы! Коль гневом ты встретил бы ложь, государь, То сразу бы смута смирилась без сил; Коль милостью истину встретил бы царь – То сразу бы смуте предел положил. III Великие клятвы [192] ты часто даешь, А все разрастаются смута и ложь. Доверился людям, чье дело – разбой, И яростней смута встает пред тобой. Разбойничьи речи для слуха сладки, А смута и ложь и сильны, и крепки. Свой долг позабыв и добра не творя, Готовят советники гибель царя. IV Храм предков, гляжу, – величав, величав – Достойный правитель построил его; Я вижу порядок великих начал – Мудрец, заключаю, устроил его. Стремление зрю в человеке другом – Обдумав его, разбираю его. А заяц – он петлями скачет, хитрец. Собака навстречу, хватает его. V Деревья, что стали гибки и мягки, Сажали для нас благородства мужи. Услышишь случайных прохожих слова – В них сердцем отделишь ты правду от лжи. Великие в мире родятся слова И прямо исходят из уст без труда, А речи льстеца точно шэны поют, – На важном лице не увидишь стыда. VI А тот, кто клевещет, – какой человек? Жил в травах густых он, в излучинах рек; Нет мужества в нем, нет и силы в руках, Призванье его – быть лишь к смуте путем, Опора гнила, как стопы в гнойниках! Откуда возьмется и мужество в нем? Хоть тьма у тебя начинаний больших, Но много ль сторонников будет твоих? вернутьсяОда о жалобе царевича И-цзю на немилость отца, царя Ю-вана, лишившего его, старшего сына, прав на отчий престол в пользу Бо-фу – сына своей любимой наложницы Бао Сы. вернутьсяБагровые наколенники были знаком царского достоинства, багрово-желтые – княжеского. вернутьсяНамек на лишение царевича царства незаконным наследником. вернутьсяВеликие клятвы – торжественные, сопровождаемые закланием жертвенного животного клятвы во взаимной верности между царем и удельными князьями. |
