Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Семейство Монсов было известно как семья нидерландца, московского золотых дел мастера Мёнса, а его сына Билима называли с добавлением дворянской приставки, «Мём де ля Круа». Из-за того, что Анна Моне стала любовницей царя, она сделалась объектом самого пристального внимания иностранных дипломатов в Москве. По утверждению австрийского посла Гвариента в письме австрийскому императору Леопольду I, Анна Моне, став любовницей Петра, не оставила и своего прежнего таланта Лефорта, деля ложе то с тем, то с другим. Такие слухи доходили и до Софьи.

Пётр, необузданный, непредсказуемый, порой даже безумный и крайне противоречивый в собственных симпатиях и антипатиях, мог, даже зная о любовной связи Анны Моне со своим другом-соперником, не обратить на это ни малейшего внимания, — столь сильно любил он Лефорта. Если же в том же самом грехе оказывались по отношению к нему женщина или мужчина, которых он не любил или переставал любить, месть его была неописуемо ужасной.

Как бы то ни было, но чувства Петра к своей жене Евдокии уже в 1693 году угасли окончательно и далее вспыхнули только однажды, но, видит Бог, лучше бы этой чудовищной вспышки не было.

А между тем Евдокия Фёдоровна менее чем через год после свадьбы, 18 февраля 1690 года, родила царю сына, названного в честь деда Алексеем, а затем в 1691 и в 1692 годах ещё двух мальчиков — Александра и Павла, которые умерли во младенчестве, не прожив и одного года. И об этом, конечно же, знала Софья, с каждым разом понимая, что её шансы на престол становятся всё более призрачными.

Евдокия была нежной и любящей матерью, но более всего страдалицей — и из-за того, что муж бросил её, и из-за того, что их первенец, к тому же наследник престола, был так же немил Петру, как и она сама.

Пётр, находясь в Москве, никогда не бывал с нею и уж тем более не делил супружеского ложа, но все ночи проводил на Кукуе: либо в роскошном доме Лефорта, где только в главном пиршественном зале могли разместиться полторы тысячи гостей, либо в собственном доме Моне, так же, как и дворец Лефорта, построенном на деньги Петра. Впоследствии для Петра стало традицией последний день перед отъездом из Москвы и первый день по возвращении в столицу проводить в доме любезного друга Франца.

Так было и в 1693 году, когда Пётр впервые отправился в Архангельск и в первый раз увидел море и большие торговые корабли, совершенно его очаровавшие. Так было и весной 1694 года, когда уехал он во второе путешествие в Архангельск. Так было и во время летних воинских манёвров, и перед отправлением и после возвращения русских войск из первого и второго походов под Азов, состоявшихся летом 1695-го и летом 1696 года. Так, наконец, было и в начале марта 1697 года, когда 250 человек отправились за границу в составе так называемого Великого посольства.

Официально Великими послами именовались три человека — Лефорт, Фёдор Алексеевич Головин и Прокопий Богданович Возницын, но фактически руководил деятельностью посольства сам Пётр, скрывавшийся под именем Петра Михайлова.

Был среди членов посольства и бомбардир Преображенского полка Александр Данилович Меншиков, получивший такой чин четыре года назад и в этом чине сравнявшийся с бомбардиром того же полка Петром Михайловым.

Традиция объявляет Меншикова мальчишкой-пирожником, бойко торговавшим на улицах Москвы. Его случайно встретил Лефорт и, привлечённый бойкостью и сметливостью мальчика, позвал к себе в дом. Там Лефорт довольно долго беседовал со своим гостем и, найдя его ответы смышлёными, взял к себе в услужение. Здесь же Меншиков встретился и с Петром, который был всего лишь на полтора года старше его.

С 1693 года Меншиков сопровождал Петра повсюду, безотлучно находясь при нём — ив поездках по России, и в азовских походах, становясь, по мнению многих, возможным соперником Лефорта. Однако умный и осторожный Меншиков предпочитал дружить с любезным Францем Яковлевичем и терпеливо ждал своего часа, всемерно подчёркивая своё второстепенное по сравнению со швейцарцем положение.

Не Сусанна, а Софья!

Однако накануне отъезда Великого посольства из Москвы произошло событие, которое ещё раз подтвердило, какую роль отводили царевне Софье враги её брата-царя.

При жизни своей она оставалась для многих россиян, недовольных политикой и преобразованиями Петра, последней надеждой на возвращение прежних порядков. Лишь только возникало в Москве какое-либо возмущение против существующего правительства, как тут же смутьяны вспоминали, что в Новодевичьем монастыре томится царевна Софья Алексеевна, законная государыня, заключённая в узилище собственным единокровным братом-антихристом, оставившим почему-то ненавистную сестру мирянкой, и всё ещё не постриженная в монахини.

А коли так, то за нею всё ещё оставалось право на прародительский престол, и, стало быть, нужна была только сила, чтобы вызволить Софью из тюрьмы-обители и затем возвести на трон.

Итак, 23 февраля 1697 года, когда Пётр пировал у Лефорта перед поездкой за границу с Великим посольством, к нему вновь явился Ларион Елизарьев, который в августе 1689 года предупредил его о заговоре Шакловитого, и сообщил, что теперь на его жизнь покушается бывший стрелецкий полковник, а ныне думный дворянин Иван Циклер.

Циклера схватили, и он под пыткой показал на своих сообщников-раскольников: окольничего Соковнина, доводившегося родным братом двум знаменитым староверкам — боярыне Морозовой и княгине Урусовой. Соковнин назвал ещё зятя своего Фёдора Пушкина и сына его Василия. Всех их приговорили к смертной казни. Накануне казни Циклер объявил, что в своё время Софья и покойный ныне боярин Иван Милославский подговаривали его убить Петра.

Тогда Пётр обставил казнь следующим образом: он велел выкопать гроб с прахом Милославского, привезти его на свиньях в Преображенское и поставить раскрытым под помост, где ждали казни приговорённые к смерти. Циклера и Соковнина четвертовали: сначала им рубили руки и ноги, а потом — головы, и кровь их стекала в раскрытый гроб. Пушкиным отрубили головы, после чего все четыре головы отвезли на Красную площадь и воткнули на железные спицы, установленные на высоком столбе.

За Софьей же после этого был усилен надзор и увеличены караулы, но и на сей раз в монахини её не постригли, и доступ к ней сестёр сохранили, а через них доходили до неё слухи, что, неспешно проехав через Курляндию, Пруссию, Бранденбург и Голландию, Пётр на три месяца заехал в Лондон. Здесь-то и произошло событие, круто переменившее судьбу его жены. Перестав отвечать на письма Евдокии Фёдоровны ещё на пути в Англию, Пётр, оказавшись в Лондоне, принял решение насильно постричь её и заточить в монастырь с тем, чтобы жениться на Анне Моне и возвести свою новую жену на российский трон. О второй части своего замысла Пётр пока что хранил молчание, а в первую посвятил оставленных в Москве дядю Льва Кирилловича Нарышкина и не менее доверенного Стрешнева. Пётр приказал им склонить Евдокию к добровольному принятию монашества. Однако ни Нарышкин, ни Стрешнев в этом не преуспели. Вопрос этот был решён лишь после того, как Пётр вернулся в Москву. Но обо всём этом Софья узнала гораздо позже.

А в то время когда Петра в Москве не было, до Софьи дошёл слух, что 16 июня 1697 года на берегу Двины посланные в поход стрельцы устроили круг, и тут один из них — Маслов, ходивший в Москву ходоком, взобрался на телегу и стал читать письмо от Софьи, которым она призывала стрельцов прийти к Москве, встать под Новодевичьим монастырём и призвать её на царство.

Стрельцы двинулись к Москве, но, встреченные «полками иноземного строя», которыми командовал шотландец на русской службе, старый генерал Патрик Гордон, были разбиты наголову. Мятеж, поддержанный московскими стрельцами, был подавлен менее чем через две недели после того, как начался, и пятьдесят семь главных «заводчиков» были немедленно казнены, а четыре тысячи рядовых участников сослали. Пётр тем не менее, узнав о произошедшем, примчался из Вены 25 августа и сразу же начал новое следствие, которое привело на плаху и виселицу больше тысячи человек. Сотни стрельцов были изувечены, брошены в тюрьмы, усланы в самые глухие медвежьи углы царства.

49
{"b":"555559","o":1}