Начнём с событий, последовавших после кончины Анны Ивановны. На следующий день после её смерти, 18 октября 1740 года, все присягнули новому императору-младенцу и его регенту Бирону. Но на этом тихое и благополучное для Бирона развитие событий кончилось. Тем более что Бирон повёл себя настолько нагло, что полностью устранил родителей императора от всех дел. Когда же принц Антон-Ульрих высказал своё неудовольствие, регент принудил его подать в отставку, а Анне Леопольдовне пригрозил высылкой из России. Тогда гвардия открыто призвала к свержению Бирона, называя регентами при Иване VI или мать, или отца императора. На сторону гвардейцев стали и Антон-Ульрих, и Анна Леопольдовна, а первым и важнейшим действующим лицом неминуемого переворота сделался главный соперник Бирона фельдмаршал Миних.

Он действовал решительно и энергично. Через три недели после смерти Анны Ивановны, в ночь с 8 на 9 ноября, Миних с тремя десятками преображенцев и со своим адъютантом Манштейном пришёл в Летний дворец, где жили регент и его жена, и арестовал их. В ту же ночь был арестован младший брат Бирона и его немногочисленные сторонники, а чуть позже — и старший брат Карл, бывший всего несколько дней главнокомандующим в Москве.

Во время всего переворота не произошло ни единого выстрела, и к шести утра всё было кончено. А уже в восемь утра всех, взятых под стражу, посадив в арестантские кареты, повезли в Шлиссельбург.

Регентство, продолжавшееся двадцать два дня, закончилось. На смену ему пришло новое правление, в котором роль регентши должна была играть Анна Леопольдовна. Но и её правление оказалось очень недолгим. Однако в день переворота этого никто ещё не знал.

Как только Бирона отвезли в Шлиссельбург, тотчас же приступили к конфискации его имущества, находившегося в Петербурге.

Утверждали, что он накопил денег и драгоценностей на четырнадцать миллионов рублей. Среди вещей был у его жены и туалетный стол из чистого золота, украшенный драгоценными камнями. Все дома Бирона в Курляндии были опечатаны, но дружественно настроенный к опальному герцогу польский король Август III попросил пока что ничего не трогать.

Король просил и о высылке Бирона из России в Курляндию, но получил отказ, ибо, как ему было сказано, «вины Бирона велики и несчислимы». Когда же был наконец вынесен приговор, то его читали народу в церквах три воскресенья подряд. Бирона обвинили во всех смертных грехах, но прежде всего в том, что он покушался на жизнь покойной императрицы, что сам написал акт о передаче ему власти, а также о многократных случаях превышения власти. 8 апреля 1741 года его приговорили к четвертованию, но Анна Леопольдовна заменила мучительную смерть вечной ссылкой в Пелым, на Северный Урал, за три тысячи вёрст от Петербурга.

Там быстро выстроили четырёхкомнатный дом по чертежам, сделанным лично Минихом — вот где пригодились ему знания инженера, — не подозревавшим, что в этом самом доме вскоре придётся очутиться ему самому. Но пока дом предназначался для Бирона и его семьи. В соседних домах были поселены шестеро слуг, а содержание от казны было весьма щедрым — 450 рублей в месяц.

Очередная коронная перемена, произошедшая в Петербурге, отдала судьбу России в руки двадцатидвухлетней женщины — ленивой, чувственной и весьма недалёкой, которая, сохраняя титул Великой княгини, отныне именовалась и Императорским Высочеством.

Анна Леопольдовна почти всё время валялась в постели, читая душещипательные французские романы и постоянно беседуя со своей возлюбленной фрейлиной Юлией Мангден, о которой ходил упорный слух, что она и регентша — лесбиянки. Возможно, такой слух распространился из-за того, что Анна Леопольдовна могла сутки напролёт проводить время в одной постели с Юлией Менгден. И хотя многие современники утверждали, что это — не порочная любовь, а платонические чувства двух близких друг другу душ и сердец, всё же находились и такие, которые утверждали обратное. Как бы то ни было, но обе женщины не могли и часа провести друг без друга и постоянно находились рядом.

Как только Анна Леопольдовна превратилась в первую персону в государстве, она стала делать то, чего раньше делать не могла из-за покойной императрицы. Первым делом возле неё появился граф Линар. На сей раз его амурная игра была несколько усложнена — граф, приехав в Петербург, продолжал при каждом удобном случае выражать глубочайшую влюблённость в Анну Леопольдовну, но одновременно откровенно волочиться и за Юлией Менгден.

Наконец, с благословения регентши, он сделал предложение её фрейлине, но было решено, что они останутся пока втроём, ибо невозможно было разлучить двух любящих женщин и, таким образом, возник классический треугольник, который вскоре распался, ибо Линар срочно уехал в Дрезден, взяв с собой кучу денег и шкатулку с бриллиантами, которые, как говорили, он повёз дрезденским ювелирам для того, чтобы сделать корону для Анны Леопольдовны, желавшей превратиться из регентши и Великой княгини в Российскую императрицу.

Во всё время поездки Линар получал нежнейшие письма от Анны Леопольдовны, а в Петербурге уже видели в нём нового Бирона и полагали, что Антон-Ульрих вскоре же станет не более чем марионеткой Б руках всесильного фаворита.

А в то время как Линар занимался ювелирными забавами, в верхних этажах власти начались новые баталии. Миних, арестовавший Бирона и занявший пост Первого министра, продолжая оставаться и Президентом Военной коллегии, стал внушать Остерману и его сторонникам большие опасения из-за почти необъятной власти, сосредоточившейся в его руках. Чтобы создать фельдмаршалу достаточно серьёзный противовес, Антону-Ульриху присвоили звание генералиссимуса, князю Алексею Михайловичу Черкасскому — генерал-адмирала, и таким образом Миних перестал быть бесспорно первым военным России. К тому же его противницей была и регентша и, что не менее опасно, граф Остерман — хитрый, умный, очень осторожный и дальновидный политик. Воспользовавшись тем, что Миних в декабре 1740 года заболел, Остерман сумел внушить регентше мысль, что это — надолго, что фельдмаршал не только болен, но и стар — ему шёл пятьдесят восьмой год, и потому почтенный воин нуждается в покое и должен быть освобождён от непосильных для него государственных дел.

С этого момента Брауншвейгская чета начала откровенно пренебрегать Минихом: регентша не принимала его, отсылая к мужу, а тот, если и удостаивал фельдмаршала краткой и холодной аудиенции, то подчёркнуто вёл себя с ним, как с подчинённым, давая ему понять, что перед ним не только герцог, но и генералиссимус. Не выдержав нового непривычного для него унизительного положения, Миних в марте 1741 года подал в отставку, и она немедленно была принята.

За этими коллизиями внимательно следили все противники Брауншвейгской фамилии и её в общем-то немногочисленного окружения. И ими прежде всего были гвардейские офицеры. Они сделали ставку на цесаревну Елизавету Петровну и составили «комплот», как на старофранцузский манер именовали тогда заговор.

Брауншвейгская фамилия, её немецкие и русские сторонники располагали кое-какими сведениями о готовящемся заговоре, но как минимум недооценивали его опасности. Остерман знал, что одним из заговорщиков является французский посол маркиз Иоахим-Жак де Шетарди, имевший прямое указание своего правительства всячески способствовать приходу к власти Елизаветы Петровны. Другим иностранным дипломатом, сориентированным на то же самое, был шведский посол Нолькен, становившийся, таким образом, естественным союзником де Шетарди.

Хуже обстояло у правительства дело с осведомлённостью о своих собственных, отечественных заговорщиках. По-видимому, подозреваемых было много, так как в гвардии каждый второй мог почитаться сторонником Елизаветы, и потому, опасаясь невольно спровоцировать и ускорить подготавливавшийся взрыв, никаких действий власти до поры до времени не предпринимали.