Через полтора года, 27 апреля 1779 года, Мария Фёдоровна родила второго сына, которого назвали Константином. И это имя было выбрано не случайно: в нём таилась надежда в ближайшем будущем окончательно сокрушить империю Османов и покорить Константинополь.

С этого времени Александр и Константин воспитывались и жили вместе до двадцати лет с лишним, почти никогда не разлучаясь.

7 сентября 1780 года, когда Александру ещё не было трёх лет, Екатерина сообщала Гримму: «Тут есть уже воля и нрав и слышатся беспрестанно вопросы: «К чему?», «Почему?», «Зачем?» Мальчику хочется всё узнавать основательно, и Бог весть, чего-чего он не знает».

А ещё через девять месяцев, 24 мая 1781 года, Екатерина писала ему же: «Надо сказать, что оба мальчишки растут и отменно развиваются... Один Бог знает, чего только старший из них не делает. Он складывает слова из букв, рисует, пишет, копает землю, фехтует, ездит верхом, из одной игрушки делает двадцать; у него чрезвычайное воображение, и нет конца его вопросам».

И наконец, 24 мая 1783 года, она сообщала Гримму: «Если бы Вы видели, как Александр копает землю, сеет горох, сажает капусту, ходит за плугом, боронует, потом весь в поту идёт мыться в ручье, после чего берёт сеть и с помощью Константина принимается за ловлю рыбы...»

Когда Александру не было ещё и шести лет, Софья Ивановна Бенкендорф внезапно умерла, и мальчиков передали в руки главного воспитателя, генерал-аншефа Николая Ивановича Салтыкова, а кавалером-воспитателем при обоих братьях стал генерал-поручик Александр Яковлевич Протасов.

Салтыков, прежде чем стал воспитателем великих князей, десять лет был в том же качестве при их отце-цесаревиче Павле и благодаря своему уму, осторожности и хитрости, а также честностью и добронравием добился расположения и у Павла и у Екатерины, всегда стараясь смягчать их отношения и примирять друг с другом.

Александр характером был схож с матерью — великой княгиней Марией Фёдоровной, женщиной умной, выдержанной, спокойной.

Что же касается Константина, то во многом он был полной противоположностью своему старшему брату.

У Константина уже в раннем детстве проявились многие качества отца: он был вспыльчив, упрям, жесток. Когда однажды один из наставников — Лагарп — пожаловался на нежелание Константина выполнять любые, даже самые простые задания, тот в припадке бешенства укусил Лагарпу руку. В другой раз, когда другой его воспитатель — Остен-Сакен — заставлял своего питомца читать, Константин дерзко ответил:

— Не хочу читать, и не хочу потому именно, что вижу, как вы, постоянно читая, глупеете день ото дня.

В декабре 1777 года Екатерине шёл сорок восьмой год, и по меркам того времени она была уже далеко не молодой женщиной. И как раз в это время при дворе начала созревать ещё одна интрига — новоявленный фаворит императрицы, не отметивший ещё первой годовщины своего «случая», Семён Гаврилович Зорич, решился учинить афронт несокрушимому сопернику Григорию Александровичу Потёмкину.

Пребывая вместе с ним и Екатериной в Царском Селе, он затеял ссору и даже вызвал Потёмкина на дуэль, но поехал не на место поединка, а за границу, куда его мгновенно отправила Екатерина. А по возвращении осенью 1778 года ему велено было постоянно проживать в Шклове.

Зорич поселился в старом замке польских графов Ходкевичей, отделав его с необычайной пышностью и устроив в своём доме беспрерывный праздник. Балы сменялись маскарадами, пиры — охотой, над замком чуть ли не каждую ночь горели огни фейерверков, по три-четыре раза в неделю устраивались спектакли, а в парке и садах крутились карусели, устраивались катания на тройках, народные гулянья и непрерывные приёмы гостей.

Дважды Зорича навестила Екатерина, когда весной 1780 года приезжала в Могилёв, и была встречена бывшим фаворитом с необычайной торжественностью и роскошью.

Для того чтобы завершить и эту сюжетную линию и более к Зоричу не возвращаться, скажем, что его дальнейшая жизнь сложилась не лучшим образом. Зорич был азартным карточным игроком, причём имел нелестную репутацию шулера. К его грандиозным проигрышам вскоре примешалась и афера с изготовлением фальшивых ассигнаций, которые печатали гости Зорича — польские графы Аннибал и Марк Зановичи. Расследование скандальной истории было поручено Потёмкину. Он приехал в Шклов, арестовал обоих сиятельных братьев, а Зорича уволил в отставку.

Лишь после смерти Екатерины сменивший её на троне Павел в январе 1797 года вернул Зорича в армию, но уже в сентябре за растрату казённых денег его снова уволили, на сей раз окончательно.

На месте отставленного Зорича появился ещё один избранник — двадцатичетырёхлетний кирасирский капитан Иван Николаевич Римский-Корсаков. Он оказался первым в конкурсе претендентов на должность фаворита, победив ещё двух офицеров — немца Бергмана и побочного сына графа Воронцова — Ронцова. (У русских аристократов существовал обычай давать своим внебрачным, но признаваемым ими сыновьям так называемые усечённые фамилии, в которых отсутствовал первый слог родовой фамилии. Так, сын князя Трубецкого носил фамилию Бецкой — о нём упоминалось здесь, как о мнимом отце Екатерины II. Сын князя Репнина назывался Пнин, Воронцова — Ронцов, Елагина — Агин, Голицына — Лицын. Румянцева — Умянцов).

Все трое соискателей милостей императрицы были представлены Екатерине Потёмкиным, и она остановила свой выбор на Корсакове.

Гельбиг рассказывает, что Екатерина вышла в приёмную, когда там уже ждали её назначенные к аудиенции и Бергман, и Ронцов, и Корсаков. Каждый из них стоял с букетом цветов, она милостиво беседовала сначала с Бергманом, потом с Ронцовым и, наконец, с Корсаковым. Необыкновенная красота и изящество последнего сделали его единственным претендентом на её сердце.

Екатерина улыбнулась всем, но с букетом цветов к Потёмкину отправила Римского-Корсакова. Потёмкин всё понял, и выбор был им утверждён. Потрясённая красотой нового фаворита, Екатерина писала барону Гримму, считавшему этот новый альянс её обычной прихотью: «Прихоть? Знаете ли Вы, что это выражение совершенно не подходит в данном случае, когда говорят о Пирре, царе Эпирском (таким было прозвище Корсакова), об этом предмете соблазна всех художников и отчаяния всех скульпторов. Восхищение, энтузиазм, а не прихоть возбуждают подобные образцовые творения природы! Произведения рук человеческих падают и разбиваются, как идолы, перед этим перлом создания Творца, образом и подобием Великого (то есть Бога)! Никогда Пирр не делал ни одного неблагородного или неграциозного жеста или движения. Он ослепителен, как Солнце, и, как оно, разливает свой блеск вокруг себя. Но всё это в общем не изнеженность, а, напротив, мужество, и он таков, каким бы Вы хотели, чтобы он был. Одним словом, это — Пирр, царь Эпирский. Всё в нём гармонично, нет ничего выделяющегося. Это — совокупность всего, что ни на есть драгоценного и прекрасного в природе; искусство — ничто в сравнении с ним; манерность от него за тысячу вёрст».

Через день после победы в конкурсе фаворитов в Царском Селе появился новый флигель-адъютант, вскоре ставший прапорщиком кавалергардов, что соответствовало генерал-майору по армии, затем — камергером и вскоре — генерал-адъютантом. Обладая удивительно красивой внешностью, Иван Николаевич имел к тому же прекрасный голос и очень хорошо играл на скрипке. Однако Екатерине всего этого оказалось недостаточно, ибо кроме приятного голоса и великолепной внешности она ценила ещё и хороший ум и довольно прочное постоянство, а этого-то как раз у Римского-Корсакова не было. Как-то, разговаривая с одним из братьев Орловых, Екатерина сказала, что Иван Николаевич поёт, как соловей. На что Орлов возразил ей:

   — Это правда, но ведь соловьи поют только до Петрова дня.

И тонкое замечание Орлова оказалось пророческим — век фаворита оказался равным двум годам: он был отставлен от двора в октябре 1779 года.