Пётр, находившийся на шедшей впереди галере с восемнадцатью своими сторонниками, надеялся, что посланные в Кронштадт де Виейра и Барятинский удержат гарнизон и крепость на его стороне. Однако Пётр не знал, что за последние несколько часов в Кронштадте произошли решительные перемены.

Комендант Кронштадта Нуммерс до появления там посланного Петром Фёдоровичем Неелова не знал о произошедшем в Петербурге, да и сам Неелов тоже ничего не мог объяснить толком, потому что имел обрывочные и противоречивые сведения — даже не сведения, хоть немного достойные доверия, а просто слухи, в которые трудно было поверить.

Поэтому Нуммерс, который пока только обдумывал приказ, привезённый Нееловым, и ещё не распорядился грузиться на суда, даже обрадовался, получив от де Виейры новое предписание — готовиться к приёму императора.

Де Виейра и Барятинский, исполнив данное им поручение, уже собрались было отправляться обратно в Петергоф, как вдруг около 7 часов вечера на пристани высадился прибывший из Петербурга мелкий чиновник, корабельный секретарь Фёдор Кадников, выполнявший роль курьера, с запечатанным конвертом, о содержимом которого он ничего не знал, а должен был лишь передать конверт коменданту Нуммерсу.

Нуммерс вскрыл пакет, не показывая содержащегося в нём ордера никому. А в ордере, подписанным адмиралом Иваном Лукьяновичем Талызиным, коему Нуммерс подчинялся непосредственно, предписывалось никого не впускать в Кронштадт и никого оттуда не выпускать.

Де Виейра и Барятинский стали расспрашивать Кадникова о событиях в Петербурге, но он отвечал, что ничего не знает. Тогда де Виейра отправил Барятинского и арестованного им Кадникова в Петергоф, а сам остался в Кронштадте. Между тем Нуммерс понял, что происходит, но решил не вмешиваться в арест Кадникова, не желая раньше времени себя обнаруживать.

Де Виейра ещё не дошёл до Петергофа, как к Кронштадту подошла шлюпка и на берег высадился Талызин. Нуммерс, встретив адмирала, стал расспрашивать его о новостях, но Талызин из осторожности отвечал, что он не из Петербурга, а со своей дачи, но слышал о каких-то беспорядках в столице и потому решил, что его место не в городе, а здесь — в Кронштадте. После этого он вместе с Нуммерсом ушёл в его дом и там предъявил именной указ Екатерины «что адмирал Талызин прикажет, то исполнить».

Талызин приказал привести гарнизон крепости к присяге на верность Екатерине, и через час, под громкие крики «ура!» ей присягнул и гарнизон Кронштадта, и экипажи всех кораблей. Вслед за тем адмирал усилил посты и караулы, закрыл гавань со стороны Петергофа бонами — плавучими брёвнами — и за три часа несколько раз пробил учебную тревогу, поддерживая в крепости состояние повышенной боевой готовности.

Гарнизон оказался на высоте положения и чётко выполнял все необходимые действия. Повышенная готовность оказалась не напрасной: в первом часу ночи часовые заметили подходящие со стороны Петергофа галеру и яхту, которые из-за бон не смогли подойти к стенке и остановились в тридцати шагах от пристани. Думая, что Нуммерс точно исполняет приказ, посланный с де Виейрой — никого не впускать в Кронштадт, — Пётр приказал спустить шлюпку и потребовать, чтобы боны были убраны.

Караульный на бастионе, мичман Михаил Кожухов, «отказывает в том с угрозами».

Пётр всё ещё считает, что моряки точно выполняют его приказ, так как доплывший до Петергофа Барятинский сообщил, что в Кронштадте ждут императора и готовы защищать его. Тогда он вышел на палубу и закричал:

   — Я сам тут, впустите меня!

Кожухов в ответ прокричал:

   — Не приказано никого впускать!

Пётр ответил:

   — Я император Пётр III!

В ответ на что услышал:

   — Нет теперь никакого Петра III, а есть Екатерина II, а ежели галера и яхта не отойдут, то в них будут стрелять.

Как бы поддерживая мичмана Кожухова, в крепости забили очередную тревогу, и корабли поспешно ретировались.

Отойдя от Кронштадта, яхта направилась в Петергоф, а галера с Петром III и его приближёнными — в Ораниенбаум.

Пётр спустился в каюту и впал в полуобморочное состояние. Воронцова и графиня Брюс, сидя возле него, тихо плакали. Миних и Гудович остались на палубе. Для них уже не было сомнения, что всё кончено.

...Адмирал Талызин, возвратившись в Петербург, подал рапорт Екатерине и попросил наградить Михаила Кожухова «двойным чином и годовым жалованьем».

Екатерина согласилась с первым предложением Талызина и присвоила Кожухову чин капитан-лейтенанта, а вместо годового жалованья дала двухгодовое.

Галера и яхта ещё не успели отойти от Кронштадта, как до всех матросов и пассажиров донёсся клич многотысячной толпы, собравшейся на причале: «Галеры прочь! Да здравствует императрица Екатерина!»

Рано утром, придя в себя, Пётр III позвал в свою каюту Миниха и попросил у него совета, что делать дальше?

Миних посоветовал идти не в Ораниенбаум, а в Ревель для того, чтобы взять там военный корабль и уйти на нём в Пруссию, где всё ещё находилась восьмидесятитысячная армия Фермера. Дело в том, что 18 декабря 1761 года, за неделю до смерти Елизаветы Петровны, фельдмаршал Бутурлин был отозван в Петербург, а главнокомандующим вновь стал Фермер. Находясь в пути к Петербургу, Бутурлин получил известие о смерти Елизаветы Петровны, и хотя хорошо был встречен Петром III, но восстановления в должности не получил.

Миних сказал, что если он встанет во главе армии, то ему не понадобится более полутора месяцев для того, чтобы восстановить Петра III на престоле.

При этом разговоре присутствовали многие дамы, и они стали возражать фельдмаршалу, что у гребцов не хватит сил, чтобы дойти до Ревеля.

   — Что ж, — возразил им Миних, — мы все будем им помогать!

Дамы бурно запротестовали, и это решило исход дела: Пётр приказал следовать в Ораниенбаум и высадить его там. Оказавшись на берегу, Пётр сначала хотел было, переодевшись, в одиночку пробираться в Польшу, но этому намерению воспротивилась Елизавета Воронцова, и в конце концов уговорила императора послать кого-нибудь к Екатерине и передать ей отречение от престола и просьбу отпустить их обоих в Голштинию.

Пётр согласился и тут же приказал войскам, сохранявшим ему верность, сложить оружие. Голштинцы беспрекословно повиновались, свезли с высот пушки и ушли с позиции.

Разгневанный Миних сказал Петру, что если он не умеет умереть перед своими солдатами как император, то пусть возьмёт в руки вместо шпаги распятие, и тогда его враги не посмеют ударить его.

   — А я, — сказал Миних, — буду командовать в сражении.

Пётр пропустил эту филиппику мимо ушей и, быстро написав всё, что советовала его любовница, послал в Петергоф к Екатерине генерала Измайлова.

Измайлов, быстро добравшись до Петергофа, передал бумаги, тут же принёс присягу на верность Екатерине и отправился обратно в Ораниенбаум уже не как слуга Петра, а как верноподданный императрицы, облечённый её доверием и посланный для выполнения её первого поручения. Измайлов повёз в Ораниенбаум приказ о полной и безоговорочной сдаче войск Петра, а также и другой, ещё более важный документ — новый текст отречения Петра от престола, написанный в ставке Екатерины тайным советником Тепловым. Этот новый текст Петру предлагалось подписать без малейших изменений.

В отречении говорилось: «Во время кратковременного и самовластного моего царствования я узнал на опыте, что не имею достаточных сил для такого бремени, и управление таковым государством, не только самовластное, но и какою бы то ни было иною формою превышает мои понятия, и потому и приметил я колебание, за которым могло бы последовать и совершенное оного разрушение к вечному моему бесславию. Итак, сообразив благовременно всё сие, я добровольно и торжественно объявляю всей России и целому свету, что на всю жизнь свою отрекаюсь от правления помянутым государством, не желая там царствовать ни самовластно, ни под другою какою формой правления, даже не домогаться того никогда посредством какой-либо посторонней помощи.