Вторая записка осталась без подписи. Вернее, подпись была, но чья-то рука её оборвала. А вот почерк — Алексея Орлова.
Кажется, вторая записка была сочинена и отослана утром 6 июля, потому что именно тогда был схвачен камердинер Петра Фёдоровича Маслов. Пётр ещё спал, когда Маслов вышел в сад, чтобы подышать свежим воздухом. По-видимому, к утру 6-го Маслову стало получше, и он, оставив постель, стал прогуливаться по саду. Однако дежурный офицер, увидев в этом нарушение режима, приказал схватить Маслова, посадить его в приготовленный экипаж и вывезти из Ропши вон.
В 6 часов вечера, в субботу 6 июля, из Ропши в Петербург примчался нарочный и передал в собственные руки Екатерине ещё одну — третью и последнюю — записку от Алексея Орлова. Она была написана на такой же бумаге, что и предыдущая, и тем самым почерком. Эксперты полагают, что почерк был «пьяным».
«Матушка, милосердная Государыня! — писал Орлов. — Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на Государя! Но, государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князь Фёдором (Барятинским). Не успели мы разнять, а его уж и не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня, хоть для брата. Повинную тебе принёс и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил. Прогневили тебя и погубили души навек».
Получив известие о смерти Петра Фёдоровича, Екатерина приказала привезти его тело в Петербург и учинить вскрытие, чтобы узнать, не был ли он отравлен. Вскрытие показало, что отравления не было. Убедившись в этом, Екатерина выдвинула официальную версию, изложив её в Манифесте от 7 июля 1762 года.
В Манифесте сообщалось, что «бывший император Пётр III обыкновенным, прежде часто случавшимся ему припадком геморроидическим, впал в прежестокую колику». После чего, говорилось в Манифесте, больному было отправлено всё необходимое для лечения и выздоровления. «Но, к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили мы другое, что он волею Всевышнего Бога скончался».
Таким образом, не было даже формальной необходимости проводить расследование случившегося, опрашивать многочисленных свидетелей произошедшего на их глазах убийства, пусть даже непреднамеренного. А свидетелей тому кроме Алексея Орлова и упомянутого в третьей записке князя Фёдора Барятинского, которого не «успели разнять» с покойным, было около полутора десятков.
Современники знали, что в последнем застолье с Петром III кроме Алексея Орлова и князя Фёдора Барятинского принимали участие князь Иван Сергеевич Барятинский — родной брат Фёдора, лейб-медик Карл Фёдорович Крузе, камергер Григорий Николаевич Теплов — автор текста отречения Петра III от престола, вахмистр конной гвардии Григорий Александрович Потёмкин, Григорий Никитич Орлов — родственник братьев Орловых, знаменитый актёр Фёдор Григорьевич Волков, уже известный нам Александр Мартынович Шванвич, бригадир Александр Иванович Брессан, камергер Петра III — ещё неделю назад обыкновенный парикмахер, получивший чины камергера и бригадира за то, что известил Петра III о грозившей ему опасности, и, наконец, гвардии сержант Николай Николаевич Энгельгардт.
Кроме того, в комнате, где Петра III настигла смерть, были ещё и трое безымянных лиц — двое часовых и кабинет-курьер, приехавший накануне из Петербурга. Современники утверждали, что Орлов, Теплов и Потёмкин были только свидетелями и зрителями, а Фёдор Барятинский, Шванвич и особенно Энгельгардт — прямыми и активными убийцами. Единственным из всех, кто кинулся на помощь Петру Фёдоровичу, был Брессан.
Уже известный нам Георг фон Гельбиг называет убийцами Петра III Алексея Орлова, его двоюродного брата Григория Никитича Орлова, Фёдора Барятинского, Григория Теплова, Фёдора Волкова и Николая Энгельгардта. Последний объявляется Гельбигом именно тем человеком, который и умертвил Петра III. Он писал, что всё вышеперечисленные лица поехали в Ропшу, чтобы «собственноручно умертвить его, в случае, если яд, который ему дадут, не скоро убьёт его. Так как яд не действовал, — продолжает Гельбиг, — потому что Пётр пил тёплое молоко, то убийцы решились задушить его... Они обвязали шею Петра платком, и так как он стал кричать, то покрыли матрацем, после чего крепко затянули платок. Именно Энгельгардт сделал последнее усилие, которое лишило жизни злосчастного монарха».
Энгельгардт сделал потом быструю карьеру, став к концу жизни генерал-поручиком и выборгским губернатором. И всё же он не был принят при дворе, ибо его считали слишком одиозным для этого.
Красноречива последующая судьба и многих других из тех, кто был причастен к смерти бывшего императора. Алексей Орлов уже перед выступлением из Петербурга в Петергоф стал генерал-майором и секунд-майором Преображенского полка. Затем он вместе с остальными братьями был возведён в графское достоинство, награждён орденом Александра Невского и осыпан дарами — деньгами, поместьями, драгоценностями. До самого конца екатерининского царствования он был одним из влиятельнейших сановников империи. Когда Екатерина умерла, Алексей Орлов был кавалером всех российских орденов, генерал-адмиралом и генерал-аншефом. Только за победу над турецким флотом в Чесменской бухте ему был присвоен титул Чесменского, орден Георгия I класса, осыпанная бриллиантами шпага, серебряный сервиз и шестьдесят тысяч рублей. В честь его побед была выбита медаль, в Царском Селе поставлен мраморный обелиск, а в Петербурге — построен замок, названный «Чесменским».
Князь Фёдор Сергеевич Барятинский — тот, с кем, по версии Алексея Орлова, заспорил Пётр Фёдорович и кого не успели разнять сидевшие за столом собутыльники (прямой виновник смерти бывшего императора), тоже не был обижен Екатериной II. В день коронации он был пожалован чином камер-юнкера, получил 24 тысячи рублей и всю жизнь прослужил при дворе, был удостоен в 1796 году чина обер-гофмаршала, который по «Табели о рангах» соответствовал действительному тайному советнику или генерал-аншефу.
Пётр Богданович Пассек, освобождённый из-под караула ранним утром 28 июня самой Екатериной, тотчас же стал капитаном гвардии, как и Барятинский, получил 24 тысячи рублей, а в придворном звании даже обошёл князя Фёдора, будучи пожалован действительным камергером. Ему было подарено село под Москвой, мыза в Эстляндии и сотни крепостных крестьян. Через четыре года Пассек был уже генерал-поручиком, а потом занимал посты генерал-губернатора в Могилёвской и Полоцкой губерниях. В 1781 году Пассек достиг чина генерал-аншефа. Пользуясь покровительством императрицы, он запятнал себя мздоимством, незаконным отчуждением чужого имущества, присвоением ценностей, конфискованных в таможнях, но, пока была жива Екатерина, всё это легко сходило ему с рук.
Что же касается других участников ропшинской трагедии, то наибольшее их число упоминается в Указе Сенату императрицы Екатерины II от 3 августа 1762 года. «За отличную и всем нашим верноподданным известную службу, верность и усердие к нам и Отечеству нашему, для незабвенной памяти о нашем к ним благоволении, всемилостивейше пожаловали мы деревнями в вечное и потомственное наследное владение, а некоторых из Кабинетной нашей суммы денежного равномерного противу таковых деревень суммою...» И далее идут знакомые нам фамилии — Орловы, Пассек, Фёдор Барятинский, Баскаков, Потёмкин, братья Рославлевы, Ласунский, Бибиков, Мусин-Пушкин и другие.
Указ от 3 августа 1762 года был опубликован в «Санкт-Петербургских новостях» и сопровождался следующей сентенцией: «Её Императорское Величество нимало не сомневалось об истинном верных своих подданных при всех бывших прежде обстоятельствах сокровенном к себе усердии, однако же к тем особливо, которые по ревности для поспешения благополучия народного побудили самим делом Её Величества сердце милосердное к скорейшему принятию престола российского и к спасению таким образом нашего отечества угрожавших оному бедствий, на сих днях оказать соизволила особливые знаки своего благоволения и милости...» Здесь же упоминались и четверо простолюдинов: «...Фёдора и Григория Волковых в дворяне и обоим 700 душ».
