– А я бы ужасно не хотел, – вздохнул дон Альфонсо.

– А вы? – обратился Мухаммед к дону Гонсалесу.

– Я? – Дон Гонсалес несколько озадачился. – Как вам сказать? В качестве писателя и историка – да, хотел бы. А вот в качестве просто Гонсалеса де Клавихо – нет. По-человечески мне отвратительно зрелище башни из отрубленных голов, даже если такая башня с архитектурной точки зрения построена безукоризненно. И я не хотел бы их видеть. Но Господь Бог наделил меня талантом бытописателя и историографа, так что…

– Ясно, – понимающе усмехнулся Аль-Кааги.

– И все же сеньор обещал отпустить нас, как только у наших подопытных наложниц появятся признаки беременности, – сказал дон Альфонсо.

– Подопытные наложницы? Неплохо сказано! – засмеялся дон Гонсалес. – Что же ваша Афсанэ? Еще не понесла, как вы думаете?

– А вы зря смеетесь, – на полном серьезе вскинул брови дон Альфонсо, – по моим наблюдениям…

– Уже?

– Уже, судари мои, уже! Уверяю вас. Вы скоро сами убедитесь. И советую вам, дон Гонсалес, тоже приложить побольше усилий к достижению этой хоть и не вполне благородной, но достаточно полезной для нас цели.

– А почему, позвольте спросить, уважаемый дон Альфонсо, вы не советуете того же самого дону Гомесу? – со смехом поинтересовался Мухаммед.

– Очень просто, – ответил вместо магистра богословия личный гвардеец короля Энрике, – мы с Гириджой нашли общий язык, можно даже сказать, сильно полюбили друг друга. Она не хочет пока расставаться со мной, а я мечтаю пойти с сеньором Тамерланом в поход. Вот почему мы и не спешим. Моя любезная хиндустаночка знает кое-какие секреты в этой области.

– Да это же неисполнение воли сеньора! Я имею полное право донести на вас, дон Гомес, – пуще прежнего рассмеялся Мухаммед.

– Но ведь вы же не сделаете этого, наш добрый друг? – спросил дон Альфонсо.

– Ну за кого вы меня принимаете! – развел руками Мухаммед. – Разумеется, не сделаю.

– Ну, теперь-то ты начал наконец меня бояться?

– Но кто ты? Ведь ты лишь по обличью моя бабушка Фатуяа?

– Нет, я и есть твоя бабушка. Но не Фатуяа. Меня зовут – бабушка Смерть.

– Но разве у Смерти есть внуки?

– А как же! Ведь ты – Тамерлан, внук Смерти.

Он и этот страшный демон в обличии его бабушки Фатуяа стояли на высокой-превысокой башне из отрубленных человеческих голов, и когда демон засмеялся, назвав его внуком Смерти, Тамерлан вздрогнул, отшатнулся и, упав навзничь, покатился по сочащимся гноем черепам…

Проснувшись от собственного нечеловеческого воя, он тотчас сел на своем ложе и обхватил голову левой рукой. Голова была мокрой и липкой, как один из тех черепов, по которым он только что катился в своем сне.

Глубоко-глубоко вздохнув, он разлепил глаза и увидел перед собой чашку из розового китайского фарфора с кобальтовыми изображениями драконов, наполненную пенистой бузой. Верный писарь Искендер протягивал ее своему царю с выражением заботы и покорности.

– Не помнишь, сколько раз я уже просыпался от этого поганого сна? – спросил Тамерлан. – Пять или шесть?

– Это – пятый, – сказал Искендер. – Правда, я не всегда присутствовал при вашем пробуждении в течение этих полутора месяцев, прошедших с тех пор, как сон приснился вам впервые.

– А кстати, это любопытно, – промолвил Тамерлан, постепенно отходя от страшного ощущения и прихлебывая вкусную холодную бузу. – Почему-то когда ты не сторожишь мой сон, мне эти ужасы не снятся. Может быть, это ты навеваешь на меня?

– Клянусь Аллахом, не я, – отвечал Искендер, прижав к груди ладонь.

– Который час?

– Ровно между субхом и зухром.

– Это я столько проспал?

– Но вы же и просили не будить вас как можно дольше в это утро.

– Ах, ну да… Подожди-ка, напомни мне – почему?

– Вы сказали, что время от начала утра до начала великого курултая покажется вам бесконечностью и лучше провести большую его часть во сне.

– А все ли готово к великому курултаю?

– Все, хазрет. И навесы, и устланные коврами помосты, составленные в виде румских амфитеатров, и дастарханы, а повара уже начали свою стряпню.

– Ну что ж, хорошо. Пусть несут мне умыванье и свежую одежду.

И начались тщательные, томительные для Тамерлана приготовления к главному событию года, кульминации празднеств, длящихся вот уже целый месяц. Одевшись и все же коротко помолившись Аллаху, великий завоеватель мира отправился взглянуть на площадь курултая. Там все уже было готово к приему гостей и хозяев. Золотой трон, украшенный изображениями львов, солнц и орлов с распростертыми крыльями, обрамляли пять рядов помостов, установленных наподобие трибун амфитеатра и ступенчато возносящихся вверх за троном. Это были места для внуков, жен, родственников, знатных барласов, сеидов, улемов и багатуров. И весь этот амфитеатр утопал в тени гигантского навеса, выполненного из ковровой ткани и поддерживаемого множеством мощных позолоченных опор в виде колонн и копий. В изощренном узоре этого великого шатра-ковра мелькали бесчисленные изображения птиц, животных, ваз с цветами и змей, которых то и дело можно было спутать с вязью арабских изречений из Корана. Чаще всего, и это быстро подмечалось зорким глазом, попадались изображения оленей, косуль, ланей, джейранов, сайгаков и прочих копытных, на спине у которых сидели, вцепившись когтями в шкуру, а клыками в горло, львы, тигры, леопарды, рыси и длиннохвостые ирбисы.

Супротив трона, на расстоянии двадцати шагов, под точно таким же навесом, только втрое меньшим, был установлен помост для членов великого дивана и начальников областей. Там же должны были сидеть секретари и летописцы. По обе стороны от трона и дивана размещались устланные коврами и подушками помосты для военачальников, послов, судей, ученых лиц, поэтов и прочих интересных людей государства.

Тамерлан остался доволен, сделал лишь пару небольших замечаний и приказал выплатить главному устроителю курултая сотню золотых динаров.

Затем он отправился в слоновник посмотреть, как там раскрашивают слонов в разные цвета для увеселения на сегодняшнем празднике, которым должен был быть увенчан курултай. Ему так понравилось, что он сам поучаствовал – попросил кисть и разрисовал одному из слонов ухо в ярко-зеленый цвет.

Далее Тамерлана перетаскивали на носилках из одного конца орды в другой, всюду он строго все проверял самолично, кого-то поощрял, кого-то наказывал, но в конце концов это ему надоело и, радуясь, что как-то убил время, он велел отнести себя в свой шатер, где немного перекусил и выпил две чаши вина, поиграл в шахматы с мавлоно Алаутдином Каши, который единственный из всех часто выигрывал у замечательного шахматиста. Потом он отдавал распоряжения, как именно нарядить для курултая жен, продиктовал несколько страничек мирзе Искендеру, и «Тамерлан-намэ» дотащилась до эпизода, в котором эмир Хуссейн, прибегнув к ложной клятве на Коране, коварно пытался захватить Тамерлана в плен. Затем он поиграл в нарды с поэтом Кермани, выиграл и предложил еще Ахмаду партию в шахматы, во время которой царь и поэт чуть не поссорились насмерть, когда Тамерлан подловил Кермани на жульничестве – его конь шагнул на лишнюю клетку. Тамерлан вдруг обиделся и раскипятился.

– Ну, не повесишь же ты меня за это, хазрет? – сказал Кермани, которому многое позволялось благодаря особенной манере поведения – остроумной и независимой.

– Отчего же не повешу? Вот возьму и повешу! Я еще никогда не вешал поэтов.

– А коней?

– Коней?..

– Коней ведь ты тоже не вешал, о древо висельников и прибежище всех безголовых, коим головы отсечены твоими лихими ребятами.

– Нет, не вешал, – смягчился Тамерлан.

– Ну, так повесь лучше этого ретивого коня, который настолько охамел в твоем присутствии, что осмелился прыгнуть на лишнюю клетку. – И Ахмад Кермани протянул Тамерлану выточенную из слоновой кости фигурку коня.

– Проклятый стихоплет! – воскликнул Тамерлан. – Твоя наглость непостижимым для меня образом вновь спасла тебя от моего гнева. Эй, мирза Искендер или кто там, дайте-ка мне шнурок.