– Уважаемый командир войска, достойного его доблести. Я, кажется, знаю, кого вы ищете.

– Ну? – грозно уставился на него немец.

– Мужчину и девушку, бежавших из Самарканда.

– И что же дальше? Ты знаешь, где их искать?

– К вашему и, возможно, к моему счастью – знаю.

– Где они?!

– Обещайте, что выполните одно мое условие.

– Слово чагатая! – хлопнул себя Джильберге по груди, всегда прибегая к этой клятве, которую при желании можно было бы и не выполнять, ибо он не был чагатаем.

– Вы отдадите мне все деньги, которые окажутся при беглецах.

– Считай, что они твои.

– Прекрасно. Ступайте за мной. – И подлый торгаш подвел немца к дверям своей комнаты.

Минбаши не обманул. Когда Мухаммед и Зумрад были крепко связаны, купец получил все деньги носителя царской пайцзы.

– Багдадец!.. – с горьким упреком в голосе проговорил Мухаммед, лежа на полу со скрученными руками и ногами. – Где же душа твоя? Где честь и совесть?

– Прежде всего, мой милый, я купец, а уж потом только житель Багдада, – отвечал торгаш, радуясь своему небывалому успеху. – А для купца главное – барыш. Не следуй я этому правилу, я бы быстро проторговался. Душа, честь, совесть – сей товар никогда не приносит дохода настоящим купцам. А кроме всего прочего, когда великий Тамерлан разорял Багдад, то так уж получилось, что он истребил всех моих конкурентов, и после его нашествия я быстро пошел в гору. Так что для меня только в радость хоть чем-то услужить ему.

Немец Шильтбергср торжествовал победу. Потирая руки, он несколько раз пнул сапогом лежащего на полу Мухаммеда и спросил его:

– Подлый плут, тебе что, мало было веселого приключения с кичик-ханым Тукель?

– Никакого приключения не было! – воскликнул Мухаммед. В сей миг все их положение показалось ему менее ужасным, нежели что Зумрад узнает о тайном свидании под чучелом журавля. – Не слушай его, любимая! Ему мало того торжества, которое он испытывает при виде нас, поверженных. Он хочет поиздеваться. Ты веришь мне?

– Конечно, тополь мой срубленный! – со слезами отвечала Зумрад. – Как ты можешь сомневаться в том, что я тебе верю! Даже если весь мир станет клеветать на тебя. Я благодарю Аллаха за тот миг счастья и свободы, который он ниспослал нам, и готова вынести любое наказание.

– Hure! – сплюнул Джильберге со злостью. Слова связанной беглянки немного портили его торжество. – Послушай ты, маленькая дрянь! Да я сам препроводил твоего голубка… – Тут он спохватился, что говорит лишнее, почесал себе затылок и пробормотал: – А впрочем, может быть, ты и права, что не веришь.

На следующий день Шильтбергер решил вспрыснуть свой успех, нашел ашхану[126], в которой хорошо кормили и подавали вино, и до самой ночи пьянствовал, покуда пленники лежали связанными на полу своей комнаты в караван-сарае. Утром другого дня он долго похмелялся и лишь в полдень решил наконец отправиться из Термеза назад в Самарканд. Пленников он усадил на одну лошадь, привязав их друг к другу и к седлу, чтоб не свалились и живыми доехали до места своей лютой казни. В дороге его больше всего раздражала их воркотня и бесконечные объяснения в любви, клятвы, что и на том свете они постараются остаться неразлучными. «Это в аду-то?» – думалось немецкому рыцарю, но заткнуть кляпами рты влюбленных он считал излишней жестокостью. Когда приехали в Кеш, немец и вовсе уже не испытывал никаких злобных чувств по отношению к своим пленникам и даже простил Мухаммеду ночь с Тукель. У него возникло желание взять да и отпустить их. На Зеравшанском перевале повстречалась огромная кавалькада, впереди которой ехали испанские послы, эти надутые франки, которых Шильтбергер не переваривал. Но когда они вознамерились было вступиться за своего бывшего спутника и друга, Мухаммед повел себя благоразумно и предотвратил стычку. После этого у минбаши еще больше разожглось желание как-нибудь выпустить глупых птичек. И если бы дорога до Самарканда продолжалась еще несколько дней, тем бы и кончилось, но вскоре вдалеке показались пригородные сады, и Шильтбергер вновь превратился в Джильберге – преданного слугу его величества Тамерлана.

По иронии судьбы, в день возвращения беглецов в Самарканд привратную службу у южных ворот нес тот же самый юзбаши, который две недели тому назад опрометчиво выпустил влюбленную парочку из Тамерлановой столицы. При виде связанных Мухаммеда и Зумрад он посмеялся и погрозил им пальцем:

– Ах вы плуты! Из-за вас я чуть было не потерял свое звание. Ну и достанется же вам теперь на орехи! Эх вы, бедолаги!

– Что слышно в городе? – поинтересовался Джильберге. – Как там хазрет?

– В городе-то? Да вроде бы все спокойно. Слышьте-ка. – Он подманил немца поближе и тихонько прошептал ему в ухо: – Ходят слухи, и уж беспременно точнешенькие, что хазрет-то наш отправился в самый лучший из садов.

– В какой же именно? – не понял немец. – Их много вокруг Самарканда, и один другого краше.

– Два нет же! Я имею в виду тот сад, который не имеет названия и так и называется – Сад.

– Не может быть! – изумился минбаши, но тотчас вспомнил, что бесконечными слухами о смерти Тамерлана никого уж давно не удивишь в стране чагатаев.

– Не сойти мне с этого места! – поклялся юзбаши.

– А тебе и так не сойти с этого места, – похлопал его по плечу Джильберге, – потому что ты должен нести здесь свою службу.

– И то верно! – рассмеялся привратник и, пропуская приезжих, еще раз вслух пожалел пленников: – Эх, горемычные!

Но все же мысль о том, что вдруг да и впрямь помер султан всех султанов, насторожила немца. «Вот тебе раз! – думал он. – Я их ловил-ловил, поймал, отпустить хотел, не отпустил, привез, а к кому привез, того, может, и в живых нету. Вот будет досада!»

Суета вокруг Кок-Сарая ничем не отличалась от обыденной суеты, но это могло еще ничего не означать. Мухаммеда и Зумрад сняли с седла, отвязали друг от друга и порознь повели со связанными руками вслед за минбаши. Наконец, достигнув прихожей покоев Тамерлана, Джильберге и следующие за ним были встречены царевичем Халиль-Султаном.

– Ваше высочество, – объявил немец, раскланявшись, – прошу вас доложить «мечу справедливости» и «колчану добродетели», что беглые Мухаммед Аль-Кааги и Яугуя-ага схвачены мною в Термезе и привезены к ногам его величества.

– Ждите, – ответил Халиль-Султан и отправился в покои своего деда. Отсутствовал он недолго, вскоре появился и сказал: – Величайший из великих ждет вас вместе с вашими пленниками.

Князь Багдада хотя и признавал власть Тамерлана, но втайне находился в переписке с Баязетом, желая перейти на сторону турка. Тамерлан перехватил сию переписку, пришел в ярость и отправился громить неверного князя багдадского. Сперва он захватил Мосул – важную крепость в верховьях реки Тигр. Далее, идя берегом реки сей, явился под стены Багдада. Стояло лето, и знойно было так, что лошади валились замертво, будто кто бил их по голове дубиною. Семь седмиц длилась тягостная осада. Наконец град сдался на милость победителя. Как водится, поначалу изверг обещал народу багдадскому наказать лишь власть имущих, но злонравие его разве ж могло остановиться на малом кровопролитии! Вновь гробница праведника Абу-Ханифа сделалась предметом гнева смертоносного. Осмотрев, в каком виде она содержится, Тамерлан остался недоволен и молвил: «Яко я есмь распространитель веры праведной, то пеняю вам, жители Багдада, что не печетесь о величии могил священных, а за то начинаю карать вас». Зная уже, что пощады не будет, багдадцы прыгали в реку Тигр, но и там вылавливали их лютые чагатаи, дабы предать казни. Сотню башен из голов человеческих построил Тамерлан вкруг Багдада и почти полностью искоренил население дивного града. Всюду лежали трупы, мгновенно разлагаясь на невиданном зное. Город наполнился зловонием ужасным, так что подданные Тамерлана едва унесли ноги и чуть было сами не задохнулись от смрада. О, ежели есть ад, то не серою должно там двошить, а смрадом разложения человеческого мертвого тела!