В ответ Том только виновато мотает головой:

– Я помню только обрывками, Крис, – он опускает глаза, боясь снова увидеть во взгляде Хемсворта ту боль. – Мне было очень больно. Но ты...

– Я наговорил тебе тогда, прости, – Крис гладит пальцами его запястье. – Но так было нужно. Иначе ты бы просто не среагировал. Я должен был сделать тебе больно. Именно боль заставляет твои силы действовать. И я...

– Ты должен причинить мне боль, – резко выговаривает Хиддлстон, внезапно решаясь. – Ты должен причинить мне такую боль, чтобы я вспомнил. Если мои... – он заминается, – если боль является катализатором – ты должен обеспечить мне его.

– Нет, – хрипло выговаривает Хемсворт. – Нет, Том. Я не смогу ударить тебя или еще как-то...

А перед глазами стоит измученное мертвенно-бледное лицо музыканта с залегшими под покрасневшими глазами черными тенями. И слышатся собственные слова:

– Что ты помнишь, Том?! Тогда, когда он трахал тебя, что ты помнишь?!

А Том вдруг отталкивает его, выскальзывает из-под одеяла и бросает:

– Тогда я сам.

Крис вскакивает следом, хватает Хиддлстона за предплечье и дергает на себя.

– Не смей, – голос хрипит. – Только попробуй и я...

В ответ Том как-то некрасиво усмехается и с издевкой уточняет:

– Ты? Что ты сделаешь? Ударишь? Давай. Может, что-то и выбьешь из моей памяти, – в прозрачных глазах словно тьма.

А потом Крис бьет. С хриплым криком впечатывает кулак куда-то в щеку музыканта. Тот со вскриком отлетает к кровати, ударяется о край спиной, съезжает вниз. И Хемсворт припечатывает его ногой ровно в солнечное сплетение. Потом еще раз. Куда-то в бок. Нагибается, хватает за ворот выцветшей зеленой майки и бьет по лицу. Разбивая тонкие чуть приоткрытые губы в кровь.

Время сливается в кошмарную вечность. Отчаянные вскрики, ладони, закрывающие окровавленное лицо, хрупкое тело, так покорно принимающее каждый удар.

В себя Крис приходит от того, что исчезает даже то минимальное сопротивление, которое Тома заставлял оказывать инстинкт самосохранения.

Хемсворт понимает, что Том лежит на спине на заляпанной кровью постели, а он сам сидит верхом, сжимая ладони на шее музыканта.

Захлестывает холодный ужас. Вина, страх...

Крис прижимает трясущиеся измазанные кровью пальцы к жилке на шее Тома и хрипло нервно смеется, не контролируя себя. Пульс есть.

Живой.

– Как же это... – хрипло шепчет Хемсворт, вдруг осознавая, что не может понять, почему вдруг ударил.

Лицо музыканта залито кровью, лоб рассечен, губы разбиты так, что на них страшно смотреть. Волосы мокрые, слиплись.

Неужели он способен так избить человека?!

Тома.

Неужели он способен так избить Тома?!

А ресницы музыканта вдруг вздрагивают, измазанные кровью веки приподнимаются. И разбитые губы невнятно шепчут:

– Ты сказал... сказал, что любишь. Я помню. Сказал, что я прекрасен... Ты остался во мне. Крис... поцелуешь меня так же?

Хемсворт сглатывает слезы и осторожно прижимается к губам музыканта. Мягко целует, пытаясь причинить как можно меньше дополнительной боли.

– Я помню, – Том снова шепчет это, отстраняясь. – Вспышками. Ты оставил метку. Здесь, – тонкие пальцы касаются еще не сошедшего пятна у основания шеи, больше похожего на синяк. – Ты просил, чтобы я помнил... Я помню, Крис. Я помню.

И с каждым словом дыхание музыканта становится все тяжелее, голос срывается, переходит в хрип.

– Как я мог, боже! – Крис дрожащими пальцами стирает кровь из-под носа Тома. – Я даже... Том, я...

– Это я, – Хиддлстон слабо шевелится. – Я просто заставил себя чувствовать ненависть. А она... Мои чувства передаются, ты же знаешь. Так нужно было, ты не виноват. Только я... Я боюсь, я не могу пока встать.

– Я все сделаю, Том, – Крис перетягивает Тома на подушку, приподнимает его майку и ужасается: светлая кожа музыканта усеяна синяками, кровоподтеками. На левой стороне груди – рваная царапина. – Мы все исправим. Ты отлежишься сегодня, а завтра мы уедем. Улетим. Далеко отсюда. Туда, где они нас не достанут. Денег нам хватит, купим дом. Нас никто не найдет.

– В письме... Я должен умереть, да? – Хиддлстон осторожно касается кончиками пальцев ладони Криса. – Может... может, ты сейчас сделаешь это? Они ведь замнут дело, тебе не предъявят никаких обвинений.

– Слушай меня, – Крис заглядывает в замутненные болью глаза музыканта. – Слушай и запоминай. Сегодня ты будешь лежать и пытаться меня простить. Я залезу в интернет и закажу билеты на завтрашнее утро. В... Румынию. Да, мы поедем в Румынию, в Карпаты. Мне рассказывали по работе о небольшой гостинице там. А потом мы найдем дом. Тебе будет хорошо. Нам.

– Твоя работа... – Том пытается приподняться, но Хемсворт останавливает его и качает головой:

– Я уволюсь. Уйду. Денег нам хватит, у меня есть приличный счет в банке, я же один жил. Да и у тебя что-то должно быть. Мы все устроим, слышишь? Воды хочешь?

И Крис, не дожидаясь ответа, встает, подхватывает со столика возле окна графин, наливает в стакан воду и возвращается к постели. Приподнимает голову музыканта и подносит к его губам стакан.

Том пьет жадно, проливая на подбородок.

А потом Хемсворт мочит в той же самой воде носовой платок, стирает с лица и шеи Тома кровь. И целует в лоб.

– Теперь отдыхай, – просит он. – Хорошо?

– Останешься здесь? Ноутбук на полке, – Том едва заметно кивает на шкаф. – Я просто...

– Лежи тихо, – Крис поднимается за ноутбуком. – Я никуда не денусь.

Засыпает Том под едва слышное жужжание вентилятора компьютера и клацанье клавиш. Последней мелькает мысль о том, что наверняка Карпаты очень красивы.

_______________________________________________________________

30 seconds to mars – City of angels

Глава 23. «Аэропорт».

Ночной рейс из Хитроу до Отопени, устраивающий Криса, нашелся почти сразу. Собственно, как и гостиница в Бухаресте. Крис забронировал двухместный номер с расчетом на то, что после перелета, в промежутке перед отправкой поезда, Тому обязательно нужно будет отдохнуть. Все же сто четырнадцать миль из Бухареста до Брашова – это почти три часа. А в пятидесяти милях от города, на склоне горы, заросшей лесом, Крис отыскал по спутниковой карте глухую деревушку.