– Том не...

– Станет, Крис, – адепт почти отшвыривает планшет. – Он теперь неуправляем. Абсолютно. И я думаю, что те твари, которых ты видел на шоссе, последуют за ним. Они создания Хаоса, не демоны. Низшие существа. Те, что вырвались из глубин ада. Их называют Предвестниками Смерти.

– Чушь какая, – кривится Хемсворт. – Не кормите меня сказками.

– Ты мало видел, Крис? – вкрадчиво спрашивает адепт. – Еще захотел доказательств?

И Крис молчит, не зная, что ответить. В груди противное ощущение беспомощности вперемешку со страхом.

– Прибудем в Хитроу через час, – адепт встает. – А пока молись, чтобы мы долетели.

***

Самолет садится без происшествий. Крис сухо прощается и плетется к такси. Две сумки оттягивают плечи. Его и Тома.

В машине Хемсворт не выдерживает. Вытаскивает из кармана телефон и заходит в новостной портал.

Там настоящая истерия: опубликовали примерный список жертв и раненых. И на цифры страшно смотреть. Хемсворт и не думал, что количество может быть таким.

Фотографии, которых теперь стало в разы больше, Крис разглядывает с каким-то нездоровым болезненным вниманием. А кадры действительно жуткие. Журналисты, словно воронье, всегда выбирают самые кровавые куски из общей панорамы происшедшего. Крис тоже работал репортером. Недолго, но механизм этот знал. И легче от такого знания не становилось.

Такси плавно останавливается на противоположной от дома стороне улицы. Хемсворт расплачивается кредиткой и неуклюже вылезает. Отчего-то кружится голова.

Переходит дорогу, поднимает глаза и замирает: входная дверь распахнута.

____________________________________________________________________________

Ennio Morricone – Одинокий пастух

http://24.media.tumblr.com/008ed6c24a56584bbd74c6ef5fc5273c/tumblr_msd4wy4hyX1rjf2k0o1_500.jpg - собор св. Петра в Риме.

Глава 30. «Отдай мне свою душу».

Том не помнил, сколько так пролежал скорчившись на холодном шершавом полу, среди луж собственной блевотины и крови. Он то приходил в себя, то снова проваливался в беспамятство. И в те редкие минуты просветления, когда боль в висках слегка отпускала, Том зачем-то пытался приподняться и отползти хоть немного в сторону. От каждого движения подкатывала дурнота, выворачивая наизнанку сухими уже спазмами.

Его даже не связали. Да и зачем связывать того, кто едва может пошевелить пальцем?

Несколько раз в камеру кто-то приходил. Итальянского Том не знал, а потому не мог понять, о чем говорили пришедшие. Впрочем, ему было плевать. И в такие моменты хотелось только одного – чтобы все ушли, и снова воцарилась благословенная тишина, ласкающая измученное болью тело.

Иногда он представлял себе лицо Криса, его пальцы, касающиеся кожи. Это было приятно. И Тому хотелось задержать эти ощущения подольше.

Когти с пальцев так и не исчезли. Том начертил зачем-то имя Криса на полу. И сейчас осторожно водил по бороздкам подушечками пальцев, наощупь считывая слово. Получилось вроде бы ровно.

Странно, но это каким-то образом успокаивало.

Но анализировать Тому сейчас не хотелось, поэтому он просто продолжал касаться линий, прикрыв слезящиеся глаза, которые невыносимо щипало – этот препарат, что ему ввели, наверное, вызвал аллергию, которой Том страдал с детства.

– Поднимайся! – резкий голос заставляет вздрогнуть.

Хиддлстон с трудом приподнимается, пытаясь увидеть источник звука. В дверях темный силуэт в какой-то длинной хламиде. Там, в коридоре, еще фигур десять. Неподвижные, словно статуи.

И Тому становится страшно. Он накрывает трясущейся ладонью надпись на полу и затравленно прижимается к стене. Выглядит это, наверное, совсем не по-геройски. Ведь все мученики-герои шли на казнь с высоко поднятой головой. Но умирать страшно. Умирать не хочется. И поэтому Том не может заставить себя подняться с пола. Он только сильнее вжимается в стену, испуганно глядя на пришедших.

– Поднимайся, тварь! – человек в плаще делает широкий шаг к Тому. – Не заставляй применять силу!

Смех рвется из пересохшего горла, словно воронье карканье. Тому и самому страшно слышать себя. Но остановиться он не может.

Заставить применить силу?

– Демонский выродок!

Его вздергивают на ноги, волокут за собой, потому что сам идти Том не может. Слишком сильной болью отдается каждое движение во всем теле.

– Почему? – хриплым сорванным шепотом спрашивает он. – Почему выродок?

И издевательский смех, заставляющий зажмуриться.

Но ему все же отвечают:

– Бог не давал человеку сил, что есть у тебя, они от дьявола. И мы освободим мир от тьмы, что ты несешь.

Том и не рассчитывал на такой обстоятельный ответ. Поэтому он выдыхает слова благодарности, за что получает тяжелый удар под дых.

– Демонское отродье пытается язвить, посмотрите-ка, – шипит один из конвоиров.

Ответить Том не может. Он занят тем, что пытается вдохнуть.

– Кстати, знаешь, твой любовник скоро тоже будет здесь, – слова доносятся словно сквозь вату. – Ему понравится то, что останется от твоего тела после казни.

– Мужеложство – мерзость перед богом, – замечает другой голос. – Ты совратил невинного. Грех нужно выжигать каленым железом. Он тоже понесет свое наказание.

– Не надо!.. – хрипит Том, дергаясь в руках конвоиров. – Он ничего не сделал!

– «Не ложись с мужчиной, как с женщиной, ибо это мерзость»*,– цитируют Тому. – «И если кто ляжет с мужчиной, как с женщиной, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти и кровь их на них»**.

Слова отдаются в голове эхом почему-то голосом проповедника из церкви, в которую Тома водила мать.

– Он умрет, глядя на твой труп.

Перед глазами темнеет. Том что-то шепчет, умоляет, кажется... А потом в голове что-то щелкает. В теле появляется необъяснимая легкость, чувства исчезают.

Хиддлстон просто выпрямляется, легким движением отшвыривая от себя конвоиров. Кажется, они настолько сильно ударяются о стены, что слышится хруст костей.

Остальные что-то кричат, слышатся щелчки затворов... Но Тому на это плевать. Он дергает на себя высокого мужчину в капюшоне и маске, того самого, что говорил о смерти Криса, и шипит в лицо, закрытое маской: