Он попытался как можно быстрее сменить тему разговора:

— Интересно, какая там политическая обстановка. — Он кивнул головой на запад.

— Черт побери! Какой смысл об этом думать. Все кончено, разве не так?

— А все уже кончено?

— Ну, ведь вы знаете, что я имею в виду. У нас есть самолет, мы здоровы, у нас есть миллионы Корнелиуса — или скоро будут. Мы все вместе. Зачем волноваться? — Фрэнк переложил ручку управления из левой руки в правую и протянул свободную руку к Хире.

— Я думаю о моральной стороне дела, — уточнил профессор Хира.

— Наплюйте на это!

Фрэнк положил руку на колено Хиры и крепко сжал его.

Индийский врач вскрикнул и отдался во власть Фрэнка.

Самолет чуть было не коснулся воды, а затем резко взмыл вверх, Фрэнк направил самолет прямо к облакам.

Прокопченный солнцем и просоленный морем, он лежал на мокром плоту посередине Аравийского моря. Плот был сделан из промасленных коробок, тростниковых циновок, связанных вместе веревками. На плоту не было мачты, на нем вообще ничего не было, кроме казавшегося бесформенным человеческого тела в отрепьях, которое вполне можно было принять за мертвое, если бы не судороги, которые время от времени пробегали по нему, когда небольшая волна немного приподнимала плот или перекатывалась через него, так что поверхность плота немного утопала в теплой морской воде. В одном из ящиков было много отверстий, возможно, это были следы пуль; именно из-за этих отверстий плот потерял способность как следует держаться на воде.

Тело было покрыто волдырями, как будто оно побывало в огне; местами оно уже потемнело. В других местах под странными углами торчали кости. Кое-где были видны следы засохшей крови. Время от времени раздавались звуки: постанывание, бормотание.

Плот плыл в открытом море. Ближайшая земля, Бомбей, находилась в 400 милях от этого места. В Бомбее жил великий мастер по изготовлению ситар, он был единственным человеком, знавшим о местонахождении плота. Чтобы спастись, было слишком мало шансов, если спасение вообще было возможно.

Джерри ничего не чувствовал. Он был один на один с морем. Он испытывал чувство удовлетворения, рассеянно прислушиваясь к странному голосу, вспоминая странный образ. Если так приходит смерть, то это даже довольно приятное ощущение.

— Помнишь старые времена? — услышал он голос мисс Бруннер. — Или это были новые времена? Я забыла. У меня, как всегда, проблема со временем. — Она нежно засмеялась. — Эхо.

— И больше ничего, — пробормотал Джерри.

— Но откуда эхо?

— Отовсюду.

— В Лапландии все будет по-другому. Пещеры. Огромное количество воды. Небо. Это то, от чего ты всегда будешь получать удовольствие, даже если появятся другие проблемы.

— Да.

— Простые удовольствия являются единственной реальностью?

Джерри не смог ответить.

— Какое потрясающе спокойное море. — Голос звучал все тише и тише. — Я хотела бы знать, кто мы?

— Сопротивление, — сказал ребенок, — бесполезно.

— Абсолютно, — согласился Джерри.

— Шизофрения ярче всего выразилась в учении индуизма, — заметил профессор Хира. — Христианство же есть выражение менее интересной параноидальной системы отсчета. Паранойя является на редкость героической, по крайней мере, с мифологической точки зрения.

Джерри этот спор показался скучным. Он не поддержал разговора. Вместо этого он вспомнил поцелуй.

— Тебе не по себе? Мне тоже. — Карл Глогауэр появился и исчез. Джерри перепутал его с «Флеш» Гордоном.

— Время, — послышался голос капитана Корнелиуса Бруннера, — разрушает все. — Они не увидятся еще тридцать пять лет. — Пока, Джерри.

— Я люблю тебя, — сказал Джерри.

Он с трудом приподнялся, опираясь на израненные руки.

— Я люблю вас всех.

Он взглянул на море. Солнце садилось, и вода стала ярко-красной.

— О!

Его глаза наполнились слезами. Затем его голова опять упала. Наступила ночь, и плот еще больше опустился в воду, казалось, что ничем не поддерживаемое тело плыло по поверхности. На востоке взошло огромное солнце, розовое, красное, и Джерри, приподняв голову, мельком взглянул на него. Морская вода полоскала его выгоревшие волосы, и они стали похожи на водоросли; вода обмывала его израненное тело, шевелила лохмотья его черного пальто, захлестывала его потрескавшийся рот и глаза, но Джерри, находясь в состоянии спокойствия, не замечал этого.

Немного позже он подполз к краю плота и, как ящерица, спокойно соскользнул в воду и тотчас же исчез.

Впереди предстоял долгий век.

…Несмотря на их слезливое сочувствие, эгоизм в конце концов одержал верх над всем остальным, и меня опять предавали и оставляли одного. Думаю, что этот случай был последней каплей, которая переполнила чашу моего терпения. Конечно, в течение нескольких лет я не доверял никому, но потом, когда появилась Моника, я опять все забыл. Я полностью доверился ей. И она, конечно, предала меня. Может, она и не хотела. Может, напряжение было слишком сильным. Ей следовало сохранить ребенка. Я не знаю, сколько я пробыл в кухне, после того, как сделал это. Вы можете сказать, что у меня помутился рассудок. Но что значит слово родина? Для чего мы платим налоги? За что мы отдаем свои жизни? Вы все ждете чего-то от своей страны, от родителей, от родственников. А они ничего вам не дают. Всем наплевать. Общество не выполняет ни одного своего обещания. Они убивают детей еще до того, как они родятся, или они медленно убивают их в течение долгих лет. Я не признаю себя виновным в предъявленном мне обвинении. Признав меня невменяемым, меня признают невиновным. Правильно, ведь я жертва. Но какое это все имеет значение? Я хочу умереть. Это единственный выход. Но вместе с тем я люблю жизнь. Я знаю, это кажется странным. Я люблю озера и леса и все остальное. Но все это сейчас кажется неестественным. Я не просил, чтобы меня рожали. Но я пытался наслаждаться жизнью, я пытался быть оптимистом и делать только добро. У меня хорошее образование, как вы знаете. Это было убийство из сострадания. Убийство, если вы хотите посмотреть на него с этой точки зрения. Я пытаюсь контролировать себя. Простите. Простите.

Морис Лескок, «Прощание»

— Если вы хотите знать мое мнение, то химическим препаратам принадлежит будущее, — сказал лейтенант Корнелиус. Он поднес бинокль к бесцветным глазам и без интереса начал наблюдать за индийским авианосцем, который эсминец «Кассандра» преследовал уже два дня.

Над ними летели пять или шесть небольших вертолетов, принадлежащих разным странам, среди них был вертолет «Британская оса»; под ними плыли три или четыре ядерные подводные лодки, среди них были «Реморселес», «Конкорд» и «Ворстер». Средиземное море просто кишмя кишело от обилия металла. За кораблем лейтенанта Корнелиуса следовал фрегат русских императорских южных военно-морских сил, за которым в свою очередь следил китайский «летающий броненосец» — воздушный корабль странного происхождения.

— Химическим препаратам и пластмассе, — согласился второй номер Корнелиуса, Колльер, он подошел к поручням на капитанском мостике и, наклонившись, стал смотреть на сидящих внизу на довольно грязной палубе скучающих и обнимающихся пассажиров. На палубе корабля под прицелом пушки поскрипывал привязанный веревками груз. Груз состоял из одной коробки, на которой было написано «Оружие. Опасно для жизни». — Вот во что я вложил бы деньги, если бы они были у меня.