Каушут-хан обратился к толпе, но его голос был услышан немногими из-за возбужденного людского гомона. Хан говорил текинцам о предателе Бекмураде, причинившем много зла своему народу. Когда закончил свою речь и отошел в сторону, на середину вышел Тач-гок сердар.

— Люди! — зычно крикнул он. — Люди, я никогда не был головорезом, но эту голову, — он показал на сидевшего Бекмурада, — я срублю без всяких колебаний. — И обнажил саблю. Но не успел занести ее над головой предателя, как хлопнул выстрел, и Бекмурад завалился на бок. С его лба хлестала кровь. Тач-гок сердар огляделся вокруг себя и заметил, как Сахит-хан опустил ружье вниз стволом, из которого тоненько струился дымок.

— Сердар, — сказал Сахитнияз-хан, — прости мою вину, я кажется, опередил тебя.

Сердар вложил саблю в ножны.

— Эх, Сахитнияз, ты оставил в сердце моем рану незакрытой.

Смерть Бекмурада никого не поразила, люди понагляделись за эти дни всякого и поэтому быстро разошлись по своим местам.

Каушут-хан подошел к группе молодых парней. Они дружно, в один голос поприветствовали его и, думая, что хан подошел к ним неспроста, ждали слов. Каушут улыбнулся, любуясь бравым видом парней.

— Ребята, — сказал он, — кто бы из вас решился пойти сейчас к Мядемину? Поздороваться с ним.

Самый бойкий из парней округлил от удивления глаза и спросил:

— Как? Одному идти?

— Да, — ответил хан. — Идти послом.

Парень весело рассмеялся:

— Какие же из нас послы?

— Мы-то считали, — сказал другой, — что послами могут быть только бородатые старики.

— Вот мы и решили изменить правилу и послать безбородого посла.

Ребята призадумались. Никто не решился в первую минуту вызваться на такое необычное для них дело. Наконец выступил вперед высокий худощавый юноша.

— Хан-ага, может, мне доверите? Говорите, я слушаю.

Каушут-хан осмотрел юношу с головы до ног.

— Сынок, ты кто будешь?

— Сапармамед, родом из Амаши, хан-ага.

— Тогда идем со мной, а вы, ребята, пошлите Непес-муллу к Сейитмухамед-ишану.

В кибитке было много народу. Родственники погибших пришли просить, чтобы тот прочитал аят по покойникам. Были тут и Пенди-бай с Оразом-яглы. Посередине кибитки на коленях стоял Сейитмухамед-ишан и читал молитву.

— …Аллхам рахим! — закончил ишан.

Каушут-хан, присевший у порога, вместе со всеми воздел руки горб. Ораз-яглы оглядел всех и сказал:

— Люди, по велению бога наши ребята полегли в этом бою. Но вместе с умершими нельзя умирать всем. Будьте мужественными до конца!

Сейитмухамед-ишан согласно покачал головой:

— Говорят, смерть никого не минует. И лить напрасные слезы не надо, крепитесь душой, люди. А те, кто умер не своей смертью, обретут счастье в раю.

Люди качали расходиться. Остались двое — Сейитмухамед-ишан и Ораз-яглы. Тогда Каушут-хан перешел на кошму к ишану.

— Хан, — спросил Ораз-яглы, — с кем собираешься вести переговоры?

— Ас кем еще, кроме Мухамеда Якуба Мятера, можно из них разговаривать? — ответил хан вопросом на вопрос.

Вошли Непес-мулла с Сапармамедом. Каушут ответил на приветствие поэта, спросил ишана:

— Что будем писать Мядемину, ишан-ага?

— Хан, мы затрудняемся сказать, как лучше писать этому человеку. Он коварен и странно ведет себя в разговоре. Другое дело, если бы сила была на нашей стороне.

— Мне кажется, — вмешался Ораз-яглы, — будет лучше, если мы прикинемся простачками, хан, наивными людьми. Во всяком случае, нам надо помнить об учтивости.

Сейитмухамед-ишан открыл свой сундучок, достал оттуда перо и лист бумаги и протянул Непес-мулле.

— Мулла, ты уж постарайся написать покрасивее. Пиши, — сказал Каушут-хан. — «Эй, Мядемин-хан, от нас вам привет! У нас две ваши пушки и много ваших людей в плену. Просим вас направить к нам для переговоров умного визиря Мухамеда Якуба Мятера. Клянемся солью, что посол ваш будет возвращен вам в полном здравии. Текинский хан Каушут-хан».

Каушут-хан взял из рук муллы письмо, пробежал его глазами и протянул обеими руками Сапармамеду.

— Иди, сынок, пусть светлым будет твой путь! Если согласится, спроси, когда ждать посла.

Встреча была назначена на четверг, в одиннадцать утра. Мядемин приказал Мухамеду Якубу Мятеру выйти к старому арыку у западной стены крепости и там ждать Каушут-хана. Хотя туркмены и поклялись солью, Мядемин запретил своему советнику идти прямо в крепость.

В назначенный час сторожевые заметили спускавшегося с Аджигам-тепе человека, он шел к западной стене.

Каушут-хан от Сейитмухамед-ишана отправился к воротам. По пути встретил Келхана Кепеле, опухшего, но бодрого и даже веселого.

— Что с тобой, Келхан? Лицо опухло, а сам сияешь, как молодой месяц? Не курил ли ты анашу?

— Хан, — весело сказал Келхан Кепеле, — трое суток я не смыкал глаз, а сегодня отоспался за все. И сон же мне приснился!

— Голодной куме всё пироги на уме! Хочешь, растолкую твой сон?

— Нет, хан, не трудись зря. Три человека уже сказали, что сон мой к женитьбе.

— Я сказал бы то же самое. Ты бы хоть помылся по этому случаю, или только радуешься своему сну, как нищий, который нашел золото?

Келхан стыдливо опустил голову:

— Нет, хан, не получается у меня с этим делом.

— Успокойся, все будет так, как я говорю.

— Да услышит аллах твои слова, хан.

— Считай, что он уже их услышал. Эншалла, только вот покончим с врагом. Я сам позабочусь о твоей женитьбе.

Келхан заулыбался. Он уже видел себя в объятиях молодой вдовицы, глаза его засветились счастьем.

Каушут при виде сияющего Келхана вспомнил пословицу:

— Все ты умираешь, все умираешь, а скажи тебе о женитьбе, сразу оживаешь.

— Что же, хан, ты считаешь меня умирающим? А мне ведь только пятьдесят.

— Ай Келхан, не время сейчас думать о возрасте.

Каушут-хан хотел отшутиться, но Келхан Кепеле, у которого бродили кое-какие мысли, принимал слова хана за чистую монету. Он посмотрел на Каушута, и взгляд его задержался на кушаке, за которым прятался нож.

— Это в подарок послу, — сказал Каушут. — Из дамасской стали.

— Не надо думать так, хан. Ты еще договоришься с Мядемином. Мы везучие. И потом, говорят, что доброе намерение — уже половина дела.

— Тоже верно, Келхан. Вот я и отправляюсь к Якубу Мятеру с добрыми намерениями.

Сказав это, Каушут зашагал к воротам. Келхан Кепеле крикнул вдогонку:

— Желаю удачи, хан!

— Молись, и бог даст!

Почти перед самыми воротами, в песке, валялись брошенные кем-то кривые сабли и ружья. Их было так много, что сразу и не пересчитать. Хан с удивлением остановился перед брошенным оружием, задавал себе вопросы и не мог найти ответа.

— Хан-ага! — крикнул караульный. — Посол подходит к старому арыку!

— Сейчас выхожу! — ответил Каушут, не отрывая глаз от этих сабель и ружей в песке. — Что тут творится? Почему не подберете, у нас же не хватает оружия!

Ответ караульного был прямым:

— Если бы оружия не хватало, хан-ага, его не побросали бы в песок.

Каушут-хан не поверил своим ушам.

— Что ты сказал, парень? Побросали и ушли?

— Так, хан-ага. Побросали и ушли. Люди Горгора сговорились не ходить больше в бой, Каушут-хан, говорят, толкает нас на верную смерть. Хотят послать к вам аксакала, хотят открыть ворота, идти на поклон к Мядемину. — Караульный проговорил все это и отвернулся к старому арыку, как будто был и сам обижен на хана.

Все было ясно без дальнейших расспросов, Каушут тяжело вздохнул и заспешил к парням, стоявшим на охране ворот, приказал немедленно собрать оружие и вышел из крепости.

«Алла-хи акбер! Алла-хи акбер!»

Этот тревожный день двадцать девятого марта тысяча восемьсот пятьдесят пятого года начинался в осажденной крепости Серахс точно так же, как и все предшествующие. Но закончиться должен был совсем по-другому. Возможно, что текинцы уже не увидят начала следующего дня, не услышат больше звуков утреннего азана и новое солнце взойдет уже без них. Попытка переговоров Каушут-хана с Мухамедом Якубом Матером ни к чему не привела. Мядемин настаивал на своих условиях. И двадцать девятого марта выступил в последний бой. По его расчетам, штурм должен был закончиться к полудню. Войско готовилось смешать крепость с землей и отобедать после полного разгрома текинцев.