— Хан-ага, саламалейкум!

Хан слегка улыбнулся.

— Валейкум эссалам, сынок. Значит, ты не знаешь имени Каушут-хана?

— Я пошутил, хан-ага.

— Не время сейчас для таких шуток. Однако у твоего хана есть еще другое имя. Разве ты не слыхал?

— Нет, не слыхал.

— Так вот слушай, мое второе имя — Пилкус. Ты хоть знаешь, кто такой Пилкус?

— Нет, не знаю, хан-ага.

— Тогда знай. Пилкус — это отец Искандера. И еще прошу тебя запомнить. Если хочешь сражаться с врагом, напавшим на тебя, сражайся; если не хочешь, тогда лучше не болтай глупости от трусости. Придержи язык за зубами. Хочешь уйти, ребята откроют тебе ворота, уходи и стань на колени перед Мядемином.

Кто-то засмеялся и перебил хана:

— Хан-ага, он не успеет упасть на колени, если вы отпустите его, он простится с жизнью раньше, как предатель Кичи, едва только выберется из траншеи. Видите вон того человека?

Каушут-хан посмотрел на северную стену, там, за черным пнем, лежал Тач-гок сердар. В каждой руке он держал по ружью.

Каушут по ступенькам поднялся наверх. Противник был виден отсюда как на ладони. Основные силы Мядемина двигались на крепость с северной стороны. С южной стороны войско было поменьше, но более грозное, тут были пушки. На белой лошади, выделяясь из свиты, вслед за пушками ехал сам Мядемин.

Каушут-хан спустился на ступеньку ниже и сказал толпившимся у ворот людям:

— Кто там полегче на ногу?! Быстро к южной стене, передайте приказ всем перейти на северную стену.

Несколько юношей бросились исполнять приказ Кау-шут-хана.

Снаряды Мядемина, пробивая крепостную стену, падали тут же, шага за три-четыре от стены, и Каушут сообразил, что, если люди перейдут в северную часть крепости, пушечный огонь не сможет причинить им никакого вреда.

Внизу собралась группа воинов о белыми повязками на рукавах. Во главе их был Непес-мулла. Он крикнул Каушуту:

— Хан, мы разделили людей на сотни и назначили сотников. Говори, что делать, мы готовы.

— Сколько подняли наверх? — спросил хан.

— Как ты велел, тысячу.

Каушут-хан, глядя на южную часть Мядеминова войска, взмахнул рукой:

— Поднимайтесь ко мне!

Когда все поднялись на стену, Каушут-хан протянул руку в сторону пушек.

— Видите, на сером коне сам Мядемин, а слева от него в черной папахе Бекмурад-теке.

— О! Как он охраняет тень Мядемина! — покачал головой Непес-мулла.

Каушут улыбнулся:

— Узнает об этом Тач-гок сердар, непременно вернется на южную стену.

— Почему, хан? — спросил Непес-мулла.

— Потому что Тач-гок только и мечтает увидеть Бекмурада. Он говорит, если не уложит этого шакала собственной рукой, будет считать свою жизнь напрасной.

Тем временем звуки зурны сменились громом пушечных выстрелов. Все смешалось в этом грохоте, крики женщин и плач детей. Ревели ишаки, испуганно ржали лошади, брехали всполошенные собаки, и какой-то пес, задрав голову к небу, выл жутко и отчаянно. Во всей этой суматохе только мужчины были спокойны, каждый из них делал свое дело.

Снаряды заметно порушили часть южной стены, но и оттуда люди не уходили, даже раненые не оставляли своих ружей и вели огонь по наступавшему врагу.

На северной стене шуму было не меньше, хотя стена тут стояла нетронутой. Были и тут раненые, враги достали их из ружей.

Каушут-хан следил за всем ходом сражения. Он заметил, что воины южной стены стали сдавать.

— Мулла! — крикнул хан, но никто ему не ответил, потому что Непес-мулла и Келхан Кепеле сами бросились на помощь дрогнувшим воинам.

У ворот люди не сделали еще ни одного выстрела, они ждали, когда враг подойдет поближе.

Северную стену охраняли Эсен Оглан Пальван и джигиты Пенди-бая, их было свыше шестисот человек. Каушут решил перебросить их в южную часть крепости. Пенди-бай накрывал своим доном парня, лежавшего на краю стены.

— Что с ним? — спросил поднявшийся Каушут-хан.

— Пуля угодила ему в голову, хан.

— Бай, — сказал Каушут-хан, — веди своих парней на южную стену, там плохо.

— Иду, — ответил Пенди-бай.

Снова заговорили пушки, затихшие на короткое время. Снова поднялась суматоха, крики и стоны раненых. Когда хан проходил мимо корпечи, он услышал старческий голос Сейитмухамеда-ишана:

— Хан, остановись!

— Слушаю вас, ишан-ага!

Сейитмухамед дрожал от страха. Он быстро-быстро говорил хану:

— Кажется, наступает конец света, хан. Неужели мы будем смотреть, как гибнет наш народ? Неужели нет никакого выхода? Нельзя ли все приостановить? Может, пойти на переговоры? Должны же они пожалеть хотя бы наших детей?

— Ишан-ага, мы должны выстоять, — проговорил хан и заспешил к южной стене. Пушечный снаряд пролетел мимо хана и попал в голову верблюда. Инер свалился на бок, вытянув длинные ноги. Но Каушут с любопытством посмотрел не на верблюда, а на ядро. Он первый раз в жизни видел пушечный снаряд. Каушут подумал, что их делают из черного горного камня. Поднимаясь по ступенькам, он представлял себе дюжих людей, которые распиливали черный камень, а рядом уже лежала гора точно таких же ядер, которым был убит на его глазах верблюд.

На стене первым попался Каушут-хану Курбан. Он только что выстрелил из ружья и, видно, попал в цель, потому что встал и улыбнулся хану.

Каушут увидел со стены, как спокойно пушкари в третий раз заряжали свои пушки, и вот снова заревели орудия. Раненых стаскивали вниз, к подножию стены. Там с лекарской сумкой суетился Табиб Ме-ледже.

Хан понимал, что положение становилось все тяжелее. За грохотом пушек не слышно было человеческого голоса, и хан, подобравшись к Непес-мулле, который лежал рядом с Курбаном, закричал ему в ухо:

— Что будем делать, мулла? Ребята начинают сдавать!

— Дать небольшой отдых, хан! — в ответ прокричал мулла.

Каушут-хан и сам подумал об этом. Его люди, никогда не видевшие пушек, как ни старались храбриться, все же робели перед пушками, надо сделать хотя бы короткую передышку, дать успокоиться воинам, прийти в себя.

Каушут-хан снял папаху и замахал ею, обратясь в ту сторону, где стоял Мядемин.

— Аха-ха-а-ав! Аха-ха-а-ав!

Крик Каушута утонул в грохоте. Но враг, хотя и не слышал голоса Каушут-хана, видел, как он размахивал папахой. Когда развеялся дым, показался высокий бунчук. Каушут снова повторил свое движение.

Грохот прекратился, пушки замолчали, и теперь стало видно, что они натворили. В руинах стонали раненые, плакали в голос родственники убитых.

— Ой, братишка!

— Вай, сыночек мой!

Повсюду раздавались возгласы несчастных.

Мядемин, как только увидел на стене Каушут-хана с поднятой шапкой в руке, решил, что тяжелые пушки сделали свое дело. Он подозвал сотника Мухамедэмина, велел откатить артиллерию, хорошо угостить пушкарей, сделать им богатый плов и отвести войско. Сам же, довольный сегодняшним днем, в хорошем расположении духа, пришпорил коня, направляясь к Аджигам-тепе. По дороге обратился к Мухамеду Якубу Мятеру:

— Не сразиться ли нам сегодня в шахматы?

Мятеру не хотелось портить настроение хану, и он сказал слова, которых тут же устыдился, потому что в душе у него не было этих слов:

— Хан-ага, еще не родился тот человек, который мог бы обыграть вас!

Мядемин от души рассмеялся.

— Не хочешь ли ты сказать, что, подобно Каушут-хану, после трех залпов из пушек мой противник начнет махать шапкой?

— Именно это я и хотел сказать, хан-ага.

Настроение Мядемина поднялось еще выше. Он взмахнул плетью с серебряной рукояткой.

— Эй, теке! — крикнул он Бекмураду. — Сегодня мы видели, как воюют текинцы, посмотреть бы, как они играют в шахматы!

Бекмурад-теке, хотя и грузен был, в одно мгновение оказался возле хана.

— Хан-ага, я не из тех текинцев. И зовут меня не Каушут-теке, а Бекмурад-теке.

— Говорят, большие и малые змеи одинаково ядовиты. Ты не исключение. Если хочешь, поставим фигуры на доску!