— Когда срок придет.

— Ты уже и в прошлом году так говорила, где ж твой срок, чего он не приходит?

— Это только один аллах может знать, Дангатарджан.

— А ты знаешь, что я только что от него? Сам он отправился разбойничать к гаджарам, а меня послал к тебе.

— Зачем же он послал тебя? — с испугом спросила Ширшеп-эдже.

— Он сказал забрать душу у Ширшеп. Оказывается, он просто забыл, а твой срок еще в прошлый на-вруз настал. Значит, ты, грешница, уже лишнее живешь…

Ширшеп, боявшаяся смерти пуще всего на свете, при этих словах задрожала, выронила из рук пиалу, вскочила и бросилась со всех ног в дом, хоть и была грузная и неповоротливая.

Дангатар засмеялся, развернул «коня» и поскакал прочь. По дороге он подобрал кусок веревки и сделал из нее узду. Теперь он скакал к Сейитмухамед-ишану.

Сейитмухамед на этот раз был дома. Дангатар оставил «коня» во дворе, вошел в кибитку и, не здороваясь, сел сразу напротив ишана. Оба некоторое время молчали. Потом Дангатар поднял голову и спросил:

— Сейитмухамед-ишан, скажи мне, кто убил Ораза? Говорят, он спрятался на дне реки, правда это?

Сейитмухамед, не желая противоречить старику, ответил:

— Правда, Дангатар, правда. Он тебя боится, этот негодяй, и боится выйти оттуда.

Дангатар снял с пояса одну из костей и поднял ее над головой.

— Тогда, хозяин Сейитмухамед, дай мне напутствие! Благослови меня! Я изрублю его на куски прямо там, на дне, и отомщу за своего сына!

Сейитмухамед с опаской поглядел на него, не зная, что ответить. Но Дангатар вдруг сказал:

— Ай, мне и не нужно благословение такого ишана, как ты!

Он быстро вскочил на ноги и выбежал из кибитки.

Дангатар поскакал прямо к реке. У берега он остановился, отбросил в сторону кочергу и засучил рукава, точно готовясь к бою…

Сейитмухамед уже бежал к нему и кричал на ходу:

— Дангатар-ага, стойте! Дангатар-ага!..

Но было уже поздно.

Дангатар разбежался и прыгнул головой вниз с береговой кручи.

Сейитмухамед остановился, запыхавшись. Он глядел в воду с надеждой, что Дангатар выплывет, но тело старика не показывалось. Буйные подводные водовороты уже тащили его, вероятно, вниз по течению.

Появление войска Мядемина в Мары первоначально не вызывало среди людей большого переполоха. Хитрый хан сговорился с наместником Ниязмухамед-баем, и около двухсот его слуг, мулл, старейшин, писарей заранее подготовили жителей Мары.

Они распускали слухи о том, что хан собирается предпринять поход в целях укрепления мусульманства среди туркмен и защиты народа от дурного влияния и посягательств Бухары и Ирана. Поэтому люди встречали Мядемина чуть не хлебом-солью и лишь потом убеждались, какими «защитниками» являются на деле его воины.

…Два всадника прискакали с восходом солнца на двор Ниязмухамед-бая. Хозяин сам выскочил навстречу, и ему было сообщено, что к вечеру Мядемин-хан прибывает в Мары.

Ннязмухамед был уже давно готов к встрече хана, но близость его прихода заново взволновала угодливого бая, и он заметался по своему огромному двору, желая самолично проверить, все ли готово, все ли сделано как надо. Он взглянул на очаги, осмотрел огромные казаны, в которых должен был вариться плов, подергал каждый за медные ушки, точно проверяя, сумеют ли выдержать они свою тяжесть.

Во дворе был возведен просторный навес для воинов Мядемина. Поскольку время стояло предвесеннее — ветреное и дождливое, навес был и с боков защищен камышом и кошмами. Под крышей в два ряда были расстелены новые чистые циновки, а в центре каждой стоял кальян. Если взглянуть сбоку, то эти кальяны напоминали ряд толстобрюхих, с тонкими шеями людей, усевшихся ради свершения какого-то обряда в одну линию.

Ниязмухамед-бай постоял, оглядел все и покачал головой. Ему показалось, что циновок и кальянов было мало, но циновки-то еще можно было достать, а вот кальяны собрали все до последнего в округе.

Сразу же за навесом стоял небольшой домик с терраской. Бай откинул штору и зашел внутрь, люди, сопровождавшие его, остановились, точно не смели переступить порог. Здесь должен был расположиться сам хан. Все стены были увешаны тут дорогими коврами, в углу была расстелена мягкая, широкая подстилка, которой выпала честь служить ложем самому Мухамеду Эмину Эпегу, или, иначе, хивинскому властителю Мядемин-хану. Ниязмухамед осторожно, словно тут уже лежал сам хан, ощупал это ложе, проверяя, нет ли где жесткого места. Но тут все вроде было в порядке. Однако вид ложа навел бая на другую мысль. Он высунулся наружу и крикнул:

— Позовите Хасану!

Вошла пожилая женщина, задернула поплотнее за собой штору и, готовая слушать, повернулась к баю.

— Сколько всего?

Вопрос был ясен Хасане. Главное, что готовил Ниязмухамед для встречи хана и его приближенных, были, конечно, не кушанья и дорогие ковры. Бай знал, что любят богатые люди, у которых и денег, и власти, и роскоши без того вдоволь. Тут можно было угодить только женщиной. «Если он мужчина, — так считал бай, — пусть ему даже за восьмой десяток перевалило, от молоденькой красавицы он никогда не откажется. Если даже сам съесть уже не сможет, так хоть понюхает!» И тут бай был прав. Зачастую решение самых важных вопросов зависело от женщины, предлагаемой хану. Если он оставался ею доволен, то и проситель получал благосклонный ответ.

— Восемь всего, бай-ага, — ответила Хасана.

Бай призадумался.

— А что, больше не нашлось?

— Сами знаете, бай-ага, кто пойдет на такое дело? И эти-то все старые.

— Как? Почему?

— Да потому, что в этих краях я, кажется, единственная и осталась! — усмехнулась Хасана.

— Что ты говоришь?! Совсем обезумела! Какая из тебя женщина! Да твою женственность четверть века как по ветру разнесло!

— А мне что теперь делать?

— Что делать!.. Для Мядемина не такая, как ты, нужна, а богиня, пери!..[83] Ты хоть понимаешь, что это слово значит?

— Понимаю, бай-ага…

— Понимаешь!.. А толку-то что!.. Я думаю, может, пройтись по аулам потихоньку?..

— Нет, это не годится, бай-ага. Сарыки лучше сами в рабство пойдут, чем жену или дочь на денек одолжат.

— Что ж, и кайтарма все передохли?

Хасана со вздохом подняла глаза к небу, как бы призывая аллаха в свидетели, что она сделала все от нее зависящее, и если не удалось угодить баю, так это вина не ее, а проклятых сарыков.

Бай мысленно представил тех восьмерых, о которых сказала Хасана. Все они мало устраивали Ниязмухаме-да. Большинству было уже под тридцать, и почти все они были известны как гулящие, проведшие свою молодость в Хиве и за ремесло свое оттуда изгнанные.

— Ну, а для самого хана хоть кто-нибудь есть?

Хасана снова вздохнула.

Надо было что-то предпринимать. Иначе, Ниязмуха-мед чувствовал, ему придется несладко. Бай верил, что Мухамед Эмин в конце концов подчинит себе всех туркмен, а сам он рассчитывал с ханской помощью сделаться наместником в Серахсе, поэтому в нынешний приезд ему было необходимо особенно угодить Мядемину. «Да, — бормотал он про себя, — оказывается, не только соль, но и девушки бывают за редкость». Воображение рисовало ему стройных сарыкских красоток, застенчивых и юных, и он бы ничего сейчас не пожалел, чтобы найти хоть одну такую, но найти их, как прекрасно понимал бай, тем более за эти считанные часы, было невозможно.

Ниязмухамед нахмурился и готов был уже совсем отчаяться, как вдруг внезапное решение пришло ему в голову. Он поднял глаза на Хасану и внимательно поглядел ей в лицо.

— Хотите приказать что-то, бай-ага?

— Приведи сюда Айсулув. Но запомни: если об этом узнает хоть одна живая душа, ходить вам всем без головы.

Айсулув была дочерью самого Ниязмухамеда. Два месяца назад он отдал ее за сына Бекмурада-теке, а сейчас она была кайтарма, жила в отцовском доме.

Через минуту перед баем появилась высокая и стройная, прекрасная лицом Айсулув. Она прикрыла одной рукой лицо и спросила: