— Сними ружье!

Юноша снял его и приставил к только что насыпанному песчаному холмику.

— А теперь лезь в яму.

Все ждали, что парень теперь бросится в ноги начальнику и станет молить его о пощаде, но он даже не поднял глаз, сделал несколько шагов к яме и остановился в нерешительности. Тут прежний сердобольный старик снова подал голос:

— Подождите, сынки!

Старик был поваром мингбаши Ниязмахрема, и звали его Маруф-ага. Маруф подошел к Бекмураду и сложил руки как для молитвы.

— Справедливый вождь! Я всю жизнь прослужил хану. Пожалейте его! Он мой сосед, единственный кормилец в семье, а у него двое детей.

Бекмурад холодно смотрел на старика.

— Вождь мой, я до самой смерти буду служить вам, не убивайте только этого юношу! Или уж закопайте вместо него меня! Я уже прожил большую часть жизни, а его года только начались!

Бекмураду не верилось, что старик и вправду готов принять такое наказание вместо друга. Он подумал, что сам даже ради родного отца не полез бы в землю. А тут ради чужого человека!.. Теке прищурил глаза:

— Ты и в самом деле готов лезть вместо него?

Старик тут же горячо ответил:

— Только прикажите, сделайте милость!

Глаза его были полны мольбы, слезы катились по сморщенным щекам и мочили седую бороду. Бекмурад понял, что старик и вправду готов на смерть, но такой исход его не устраивал, ему хотелось до конца выслужиться перед ханом. Бекмурад-теке отвернул голову.

— И козу подвешивают за свою ногу, повар, и барана.

Старик закрыл лицо руками и отошел в сторону.

А Бекмураду надоела эта возня, он повернулся к юноше и резко приказал:

— Ну, тебе говорят, лезь в яму!

Юноша не двигался с места. Он смотрел на черное дно могилы, а оттуда, казалось, поднимали к нему руки жена и двое его ребятишек и, плача, молили его: «Не бросай нас, не оставляй сиротами! Попроси пощады, они простят!» Но юноша был слишком горд, чтобы целовать подошвы чужеродному наемнику.

Видя, что приказ его не выполняется, теке посмотрел зло на мингбаши, требуя, чтобы он, как начальник, распорядился.

Ниязмахрему не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться воле Бекмурада. Он прекрасно понимал, что в противном случае его самого ждет наказание.

Мингбаши видел: если просто отдать приказ, никто по своей воле не примет сейчас на себя роль палача. Поэтому он указал рукой на двух воинов:

— Вы, двое, подите сюда.

Те, кому было приказано, подошли.

— Если не хотите попасть сами в эту же яму, свяжите ему руки и бросьте туда.

Воины, стараясь не глядеть на окружающих, подошли к юноше и принялись исполнять свое дело. Юноша даже не сопротивлялся. От страха мучительной смерти он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Через минуту он был связан.

Все вокруг замерли от ужаса, некоторые даже отвернулись, не в силах дальше смотреть на это. Сами воины, связавшие юношу, невольно попятились назад.

Бекмурад-теке разъяренно закричал на Ниязмах-рема:

— Мингбаши, ты кто у них, начальник или мальчишка на побегушках? Таким не у хана служить, лепешки печь!

Ниязмахрем от этих слов тоже разъярился.

— Ну, вы, туда же захотели? Бросайте его в яму!

Двое воинов опять приблизились к осужденному.

В последнее мгновение юноша поднял голову и крикнул:

— Маруф-эке[79], только матери не говорите!..

Его толкнули в спину, и он, как колода, свалился на дно могилы.

Лопаты заработали вовсю. Из ямы раздался глухой вопль. Но он длился недолго. После очередной лопаты стало снова тихо, и только слышались шлепки песка в уже засыпанную почти до самого верха яму.

От Пенди-бая Дангатар отправился в соседний аул, где жил Сейитмухамед-ишан.

Как только он подошел к первой кибитке, женщины, занимавшиеся чем-то во дворе, торопливо всё побросали и вбежали в дом. Дангатар подошел к самой кибитке и толкнул дверь. Но она не поддавалась. Тогда он громко сказал:

— Эссаламалейкум всем!

Из кибитки не раздалось ни звука в ответ, как будто там никого и не было. Тогда старик начал отвечать себе сам.

— Валейкум эссалам, Дангатар-хан! Как дела?

— Благодарю, все у меня хорошо.

— Входи в дом, хан-ага, будь гостем!

— Ай, некогда мне по гостям рассиживать. Просто я должен вам сообщить одну вещь.

— Говори, рады тебя слушать, Дангатар-ага.

— Завтра я женю сына. Женщины, дети, старики, — всех прошу ко мне на свадьбу!

— Желаем тебе удачи, Дангатар. Даст бог, обязательно придем.

— Ну, я пошел тогда.

И Дангатар пошел дальше.

Следующая кибитка, возле которой он остановился, принадлежала Ширшеп-эдже. Сама старуха по обыкновению сидела возле порога и, потея, пила чай из огромного чайника, который стоял у ее ног. Появление Дангатара не слишком ее обрадовало, она уже слышала, что он сошел с ума, и поэтому разговаривать с ним было мало радости, но прятаться неповоротливой старухе было уже поздно. Когда она сообразила это, то решила, что лучше теперь не бежать, раз все равно не убежишь, а лишний раз выслужиться перед аллахом, и сама первая ласковым голосом поздоровалась со стариком:

— Саламэлик, Дангатарджан, как дела, как здоровье?

— Спасибо, у меня хорошо. А почему ты про детей не спрашиваешь, Ширшеп?

— Как дети, здоровы ли, Дангатар?

— Слава богу. А почему ты не пригласишь меня сесть рядом с тобой?

— Сделай милость, садись, Дангатарджан!

— А почему ты не предлагаешь мне чаю, Ширшеп?

— Пей чай, Дангатарджан!

— Нет, спасибо, не хочу. Теперь ты можешь меня спрашивать.

Ширшеп не знала, про что спрашивать старика. Она оглядела его с ног до головы и заметила три небольшие дочиста обглоданные кости, подвешенные у него возле пояса на веревочном кушаке, и осторожно спросила:

— А это что за украшения у тебя, Дангатарджан?

Дангатар высокомерно посмотрел на нее:

— А ты что, сама не видишь или они тебе слишком простыми кажутся?

— Что ты? Нет совсем, Дангатарджан, только никак не пойму, что это такое?

— Вот это стрела, видишь, вся в золоте, — показал Дангатар на первую кость. — А это кинжал, он мне достался от Кероглы-бека, а это кольчуга от Сапара-косе[80]. Ну, что еще тебе непонятно?

— Нет, теперь все понятно, Дангатарджан.

— Тогда я тебя буду спрашивать.

— Спрашивай, Дангатарджан.

— Ты мне отдашь вот эту кочергу? — он показал на закопченную кочергу, лежавшую возле порога кибитки.

— Бери, ради бога, Дангатарджан! Я ведь ее специально для тебя и приготовила!

Дангатар тут же вскочил на ноги, схватил кочергу и, как мальчишка, оседлал ее.

— Похож мой конь на Кырата[81] Кероглы-бека?

Ширшеп-эдже не так поняла вопрос Дангатара и ответила:

— Да Кырат в подметки ему не годится!

— Врешь! Это и есть Кырат, а лучше Кырата ничего на свете не может быть!

— Да, прости, Дангатар, я ошиблась, правда, это и есть Кырат, я его сразу не признала.

— Не признала? Как это можно не признать? Может, ты и есть та старуха, которая украла у Кероглы коня?

— Да мне уж ни кони, ни ишаки больше не нужны, Дангатарджан…

Дангатар теперь замолчал и, не слезая со своего «коня», сосредоточенно смотрел в одну точку. Ширшеп-эдже было страшно молчать с сумасшедшим, ей казалось, что когда он молчит, то готовится к чему-то нехорошему, и поэтому она снова решила завести разговор.

— А тебе больше не хочется ничего у меня спросить, Дангатарджан?

— Мне у тебя еще много чего спросить надо.

— Ну, спроси тогда.

— Скажи мне, сколько тебе лет?

— Семьдесят три.

— Значит, ты уже старше самого Мухамета-про-рока?[82]

— Да, старше, выходит.

— А когда ты умрешь?